ПАМЯТИ ПОКОЙНОГО АТАРЕ ШАРО

 

 

ПАМЯТИ  ПОКОЙНОГО

АТАРЕ  ШАРО[1]

 

  

«ПУСТЬ ЧАСТЬ ДЛЯ СТИХОВ БУДЕТ ПОБОЛЬШЕ»

 

          Шло заседание секции курдских писателей. Собралось много поэтов, писателей, студентов, других представителей интеллигенции. Молодежи на этот раз было немало. Шел вечер поэзии. Было прочитано много стихов, и очередь дошла до Атаре Шаро. Он встал, достал из внутреннего кармана пиджака несколько сложенных листков, раскрыл их, аккуратно разгладил ладонью и обратился к председателю секции:

                  — А можно, чтобы эти мои новые стихи прочел бы диктор курдского радио?

                  Присутствующие рассмеялись, а председатель улыбнулся и спросил:

         — Почему, Атар? Ты не можешь сам прочитать свои стихи или у тебя неважно со зрением?

         — Нет, почему? Я сам написал эти стихи и, конечно же, могу их прочесть. Да и со зрением у меня, слава Богу, все в порядке. Просто мне кажется, когда стихи читает диктор, они звучат гораздо лучше. И потом – он будет читать, а у меня будет такое ощущение, что они передаются по радио.

         Одним словом, диктор взял стихи и стал читать. Атар уставился на него и не сводил глаз, полных восторга, ерзал на месте и не мог сидеть спокойно. Диктор дочитал стихи, и раздались жидкие хлопки. Атар быстро поднялся с места и повернулся к председателю секции:

         — Разреши мне… Что-то я разволновался… Я хотел бы спеть уважаемым присутствующим пару песен.

         И, не дожидаясь разрешения, под смешки в зале устремился к сцене, поднялся на нее, подвинул стул поближе к собравшимся, сел, снял с головы свою папаху, сложил ее вдвое, приложил ладонь к одному уху и мягким низким голосом запел:

          

Ой, сельчане, сельчане,

В деревне нашей две доярки…

          

         Атар пел долго. Когда закончил, в зале раздались бурные аплодисменты.

         — Пусть половина этих аплодисментов предназначается моим новым стихам, — сказал он, чем вызвал смех присутствующих и еще более бурные и искренние рукоплескания.

         — Будем считать, что на долю стихов приходится эта вторая половина, — сказал он, спустился со сцены и пошел к своему месту.

          

           

СЛАБЫЕ  СТИХИ  И… КЛЮЧ

 

 Атаре Шаро всегда присылал свои стихи в редакцию газеты «Рйа таза» по почте. Через несколько дней приходил узнать, какова их судьба и какое принято решение.

         В своей папахе, с широкой улыбкой на лице он заходил в редакцию, здоровался с сотрудниками, справлялся о делах и здоровье и направлялся к заведующему отделом культуры и литературы Карлену Чачани. Не снимая папахи, подвигал стул и усаживался поближе. Сначала вроде бы как сердился:

         — И что ты сделал с моими стихами? – строго спрашивал он, а у самого на лице появлялась легкая улыбка. Заданный вопрос и выражение лица как-то не вязались друг с другом.

         Карлен доставал папку, клал стихи перед собой и после некоторого молчания с усмешкой говорил:

         — Ну, дядя Атар… Слабоваты у тебя стихи.

         И так повторялось каждый раз. Атар выражал свое недовольство, которое, впрочем, длилось очень недолго. Никогда не обижался, вставал, отпускал пару шуток и с широкой улыбкой уходил.

         Однажды он пришел в очередной раз, и все повторилось в точности так, как обычно.

         — Ну, дядя Атар, уж слишком слабые у тебя стихи, — сказал Карлен.

         — Ну так если они такие слабые, тогда возьми хороший ключ и закрепи их как следует, зачем тебя сюда посадили? – усмехнулся он в усы. – Раз так, тогда подожди, я сам это сделаю, да так, что никто ничего не сможет разобрать.  

         Через несколько дней к нам поступил очередной пакет с новыми стихами Атара. Карлен прочитал, от души рассмеялся и покачал головой. В конце каждого стихотворения был нарисован гаечный ключ.

          

           

УСТНЫЕ  СТИХИ

 

         Однажды мы были на свадьбе в Тбилиси, и один из гостей прочитал вслух несколько хороших сатирических стихов. И когда мы спросили, кто автор, он сказал нам, что это Атаре Шаро.

         Я очень удивился, как такие стихи до сих пор ни разу не попались мне на глаза и что я мог их упустить.

         Когда по возвращении мы встретились в городе с Атаром, я спросил у него об этом.

         — Да, конечно, это мои стихи, – ответил он.

         — А почему ты не издаешь их? – спросил я.

         — Понимаешь, в чем дело… Они не пишутся, — ответил Атар. – Я сочинил их вслух, читал на нескольких свадьбах, и теперь их читает народ. Правда, с самого начала они не были так хороши. Ну, ты ведь знаешь – когда народу что-то нравится, он это берет, хорошо обрабатывает, отшлифовывает, обтачивает, лишнее выбрасывает, а недостающее дополняет. Одним словом, доводит до ума. Я не могу их писать, вернее, они не пишутся, потому что когда пробую перенести их на бумагу, то они получаются уж слишком слабые и примитивные. А может, они тем и сильны, что не подчинились законам письма, что «выросли» вот таким диким, натуральным способом, что естественные… Сам знаешь – ничего нет лучше естественного.

          

          

ЭХ, КОЗА, КОЗА…

 

         Мы знали, что еще в 30-е годы Атаре Шаро был членом Союза писателей СССР, но потом утратил свой статус. Когда мы спрашивали его об этом, он улыбался в усы и говорил:

         — Это коза исключила меня из Союза писателей.

         И рассказывал, как это произошло.

         — В то время мы жили на окраине города, и жителям разрешалось держать домашнюю скотину. У нас было несколько овец и коз. Ну, семья у нас была большая, много детей, и без молока и мацони было не обойтись. 

         Мой членский билет вместе с другими бумагами был в сундуке. Ну а семья наша, как вы знаете, особой аккуратностью не отличалась. Однажды моя жена забывает закрыть крышку сундука. Коза заходит в дом и съедает всю еду, которая была на столе. Но негоднице показалось этого мало, и она лезет в открытый сундук. Начинает жевать мой членский билет и несколько стихов. А какие стихи были, Боже мой, какие стихи! И пока наши хватились, пока подоспели, окаянная так сжевала мой билет и стихи, что он них ничего не осталось.

         Я так и не пошел получать новый членский билет. С того дня я механически покинул ряды Союза писателей. С каким трудом я вошел в эту организацию, а коза одним махом меня оттуда исключила, — говорил он и заразительно смеялся. – Видно, самым моим строгим критиком оказалась эта белая коза.  

          

          

ВМЕСТО ПОСЛЕСЛОВИЯ

 

         Мы были молоды, вспыльчивы и бесшабашны. Как только выпадала возможность, мы отчаянно бросались вперед и, не глядя, рубили направо и налево.

         На одном из заседаний секции курдских писателей обсуждались новые стихи и поэмы Атаре Шаро. Выступали многие, и звучали разные мнения. 

         Я тоже взял слово и подверг очень резкой критике его произведения. Я сказал много лишних слов, которых не стоило употреблять в его адрес. Дело дошло до того, что в тот вечер мы – я и несколько моих товарищей – использовали термин «атаризм» как синоним примитивизма.

         Я закончил свою речь, сел на место и покосился на Атара. Он тоже посмотрел на меня и, заметив мой взгляд, с доброй улыбкой погрозил мне пальцем. Я подумал: Атар в своей ответной речи обязательно будет резок в мой адрес и, как несколько наших поэтов, тоже перестанет со мной разговаривать.

         Итак, Атару дали слово. Он встал, посмотрел на присутствующих и начал говорить так, словно ничего неприятного не произошло. Он не сказал никому из нас ни одного обидного слова, с любовью называл наши имена, подтрунивал над нами и превратил все в шутку.

         Собрание закончилось, и мы вышли. В тот вечер я почувствовал себя отвратительно – мне казалось, что я совершил большой грех. Если бы он так же резко высказался в мой адрес, сказал бы мне хотя бы одно жесткое слово, мне не было бы так тяжело. Но когда он этого не сделал, да еще с большой симпатией и любовью говорил обо мне, мне действительно стало не по себе, и замучила совесть. С того дня я почувствовал себя в долгу перед этим человеком.

         Каждый раз, встречаясь с ним, я от стыда опускал голову, но он словно ничего не замечал и был со мной очень приветлив. И я решил – будь что будет, но я верну этот долг. И этот день наконец настал – исполнялось 70-летие Атаре Шаро. Я с радостью согласился подготовить и прочитать к его юбилею доклад. Пришлось немало попотеть и приложить все усилия, чтобы, не утрачивая объективизма, сказать доброе слово нашему дорогому юбиляру. Правда, я не могу судить, насколько мне это удалось, но после заседания, которое прошло в зале республиканской академии наук, Атар подошел ко мне и поцеловал в лоб. Это было для меня лучшей наградой.

         — Ты знаешь, дядя Атар, ведь этим докладом я хотел отплатить свой давнишний долг, — сказал я в шутку.

         — Какой долг? – удивленно спросил он.

         Я напомнил ему о том собрании. Он звонко и от души рассмеялся и, похлопав меня по спине, сказал:

         — Ну ты даешь! Да что ты такого сделал, что чувствовал себя в долгу передо мной? Ну, захотелось тебе что-то сказать, и ты сказал. И что, я должен был из-за этого на тебя обижаться? Стыдно, стыдно, мы же братья!

         Называя весь тот неприятный эпизод кратким выражением «захотелось тебе что-то сказать», он явно хотел сгладить неловкую ситуацию и сделать мне приятное. Ему было 70 лет, и я годился ему во внуки, но он не делал между нами никакой разницы и говорил «мы братья». Вот такой и был Атар – всегда простой, человечный и великодушный…

         Я и сейчас чувствую себя в долгу перед его памятью. Смогут ли эти небольшие воспоминания хоть немного облегчить этот долг? Я не знаю, но сейчас мне бы очень хотелось, чтобы я никогда не чувствовал себя должником перед Атаре Шаро и моя совесть была бы перед ним чиста.