Путь моих предков: от Османской до Российской империй

ПУТЬ МОИХ ПРЕДКОВ:

ОТ ОСМАНСКОЙ ДО РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЙ

         Мои предки вместе с несколькими другими семьями тоже устремляются в долину Бшери. Там они оседают в одной деревне (к сожалению, названия не знаю), где все жители и староста тоже были езидами.

         В то время порядки были такие: раз в год чиновники шли по деревням собирать налоги в государственную казну. Прибыв в очередную деревню, чиновник мог остаться в ней несколько дней, пока не собирал все налоги. В эти дни людям приходилось немало трудиться, чтобы не навлечь на себя гнев должностных лиц: для них резались бараны, накрывались столы, подавалось обильное угощение. Среди тех чиновников нередко встречались и такие развратные, для которых не было ничего святого. В один год такой развратный чиновник приходит в деревню, где жили мои предки. Вместе со старостой они обходят село и приходят к порогу нашего дома, где уже все было готово к приходу нежеланных гостей. Староста и чиновник заходят, садятся и начинают есть. Вдруг чиновник говорит:

         — Я хочу пить. Принесите мне воды.

         Хозяин дома хочет встать и принести ему чакылмаст[1], но тот хватает его за одежду и, потянув, не дает ему встать.

         — Пусть ханум принесет, — бесстыдно говорит чиновник.

         Хозяин дома еле сдерживается, отводит руку наглеца, встает, выходит из комнаты, чтобы принести ему попить. Хозяйка наполняет чашку чакылмастом, дает мужу в руки, и тот приносит напиток в комнату и ставит перед чиновником. Чиновник со злостью ударяет по посуде, та опрокидывается, и чакылмаст выливается на пол.

         — Я ведь сказал пусть ханум принесет! Я хочу выпить чакылмаст, который она подаст своими руками, — говорит в бешенстве чиновник и, резко отодвинувшись, прислоняется к стене.

         Хозяин дома от гнева готов разнести всё, и староста, понимая его состояние, поворачивается к турку со словами:

         — Эфенди, мы в доме этого человека. Зачем говорить такое? Ты захотел чакылмаст, тебе его принесли. Так зачем нужно было его выливать? Стыдно, стыдно, — и, повернувшись к хозяину дома, говорит: — Дорогой, заплати свой налог, и мы уходим.

         Хозяин дома хочет встать, но чиновник снова хватает его за одежду и удерживает.

         — Скажи ханум, чтобы она принесла мне чакылмаст, — говорит он с таким бесстыдством и развратным блеском в глазах, что хозяин дома не выдерживает и резко отшвыривает руку наглеца прочь.

         Турок поднимается со своего места, становится перед хозяином дома и, глядя прямо ему в глаза, кричит:

         — Ты, езидский осел, не понимаешь, что я говорю? Я говорю: пусть придет ханум, и я ее увижу! Мне не нужен твой паршивый чакылмаст, мне нужна ханум, я хочу видеть ее рост и стать!

         Хозяин дома уже не выдерживает и наносит турку такой удар, что тот растягивается на земле. Схватив наглеца за чуб, мужчина несколько раз изо всех сил бьет его головой об землю. Подоспевшему старосте еле удается остановить хозяина, но оказывается, что поздно – тот уже испустил дух.

         — Что ты натворил, несчастный? – кричит староста. – Как ты мог принести его кровь к нашему порогу? Ты убил его! Что мне сейчас сказать властям?

         Когда проходит первый порыв, староста немного успокаивается и говорит хозяину дома, что будет вынужден арестовать его, но поместит в такой сарай, замок от дверей которого легко сорвать. «Пока я отвезу труп этого пса в соседнюю турецкую деревню и оставлю в мечети, ты ночью выбирайся из сарая, бери семью и беги отсюда, пока тебя не поймали».

         Хозяин дома так и делает: ночью ломает замок, пробирается домой, спешно собирает и грузит имущество на нескольких волов и с семьей покидает деревню. Он знает, что его будут искать, и поэтому не останавливается ни днем, ни ночью, все идет, идет и надеется поскорее выйти за пределы Турции и попасть на территорию России. Наконец он достигает Мскинского леса, который расположен около города Караклис (теперь Ванадзор), и решает для себя, что лучшего места им не найти, и остается там. Там же строит себе дом, держит скотину и живет с семьей в полном уединении.

         Однажды, когда он с сыновьями пас скот, трое незнакомых людей приходят к нему в дом. Глава семьи узнаёт, что все эти трое езиды, что недалеко от тех мест они строят новую деревню и пришли в этот лес за подходящими бревнами для своих домов. Наша семья, точнее, мои предки решают оставить лес и переселяются в ту самую новую деревню. (Об этом бегстве нашей семьи я подробно написал в моем неоконченном романе «Путь моих предков»). Впоследствии новую деревню называют Курдский Памб.

         К сожалению, родословная нашей семьи была небогата рождениями мальчиков, и в каждом поколении повторялась одна и та же картина: либо в семье был только один мужчина, либо оставался единственным после болезней, войн и драк, уносивших жизни других членов семьи мужского пола. А еще за всю историю нашей семейной династии еще не случалось так, чтобы кто-то решил отделиться и ушел жить отдельно. Исключением стали, пожалуй, только я и мой дядя: он с семьей уехал жить в Тбилиси, а я – в Ереван.

         В Памбе из нашего рода жила только одна семья – наша. Мои предки Кало, Амо умерли в этой деревне. У Амо был сын Усыв, которого называли Усыве Сарзар[2], потому что он повязывал вокруг своего колоза[3] платок ярко-золотистого цвета. У него было трое сыновей: Сардар, Сайдо и Кярам. Сардара женили на девушке из рода Шамски, ее звали Шаре, Шара Джаво. Сардар и Шаре – мои дедушка и бабушка. Я своего дедушку не видел, турки взяли его в плен и увели. Бабушка Шаре умерла в 1955 году. Я ее очень любил. Это была невысокого роста женщина, очень подвижная и добрая. Она была повивальной бабкой, и сколько бы в деревне ни рожало женщин, всегда приходили за моей бабушкой. Она принимала роды, и не было ни одного случая, чтобы во время тех родов умерла хоть одна женщина или ребенок. Начиная с 1920-х годов до 1955 года сколько детей родилось в нашей деревне, пожалуй, всех приняла моя бабушка, и поэтому она была для всех «бабушка Шаре».  

         Сайдо тоже был женат. Его жену звали Кяуэ, и у них была одна дочь. Когда турки на глазах всей семьи убивают Сайдо, а его единственная дочь умирает от холеры, Кяуэ возвращается в отцовский дом и потом выходит замуж.

         Наш род по натуре резкий, жесткий и непоколебимый. Он сломается, но не согнется. Не будь такого, иначе как четверо мужчин из нашей семьи могли бы противостоять целому роду, да еще в драке сделать одного из противников инвалидом?

         Кярам был неженат. Одна из девушек рода Ути приходит в нашу семью, чтобы остаться там в качестве его жены (такое явление называлось «serrûniştandin»), но ее не принимают и выгоняют из дома. Весь род Ути приходит на нас с войной, и разворачивается настоящая битва, во время которой Кярам отрубает одному из Ути пальцы на руке. За это Кярама и нашего соседа Карие Чато арестовывают, причем второго за ложные показания в пользу нашей семьи. Потом нашими выплачивается плата за кровь, и Кярама выпускают. Выйдя из тюрьмы, он в деревне не задерживается и уезжает в Тбилиси на заработки. В этом городе он встречает людей из рода Ути, которые тоже там работают. Им удается внушить Кяраму, что они не помнят вражды, и делают все, чтобы подружиться с простодушным молодым парнем. Люди из рода Ути и мой дядя сближаются настолько, что не только вместе работают, но и делят хлеб и соль. Те каждый раз незаметно подсыпают Кяраму медленнодействующий яд, который подтачивает организм изнутри, и спустя некоторое время он чувствует сильное недомогание, возвращается домой в деревню и там и умирает.

         Тем временем у моего деда Сардара рождаются трое детей: мой отец Давреш, дядя Хамид и тетя Хазрат. Усыв (мой прадедушка) растит и поднимает всех трех внуков.
 

[1] Чакылмаст – напиток из простокваши, разбавленной водой.

[2] Сарзар – Serzer, т.е. златоглавый.

[3] Колоз – курдский мужской головной убор.