КОМУ ВЫРАЗИЛИ СОБОЛЕЗНОВАНИЕ?

 

 

КОМУ ВЫРАЗИЛИ СОБОЛЕЗНОВАНИЕ?

 

  

         Осман был еще совсем молод, когда жена его умерла, и все заботы о двух малолетних детях – сыне Усе и дочери Латифе – легли на его плечи. Ну, а семья без женщины что дом без стен. Каково мужчине поднимать малых детей одному? Кое-как, с большим трудом, но Осман покорно тянул эту ношу, и как ни уговаривали его родственники и близкие, он и слышать не хотел о женитьбе.

         — Зачем мне новая женщина в доме? Приведу ее, чтобы она, чуть что, на моих детей руку поднимала? – говорил Осман. – Нет уж, я так не хочу. Ну, не повезло мне в этой жизни, что поделаешь. Такова, видно, моя судьба. Пусть лучше я буду мучиться, но чтобы мои Усе и Латифа никогда не узнали, что такое мачеха.

         А трудностей действительно было много, и Осман всего себя отдал воспитанию детей. Он был для них и отцом, и матерью, и с немалыми  трудностями, совсем один, мыкаясь и жертвуя собой, но все же вырастил детей и поставил их на ноги. К сыну Усе он был особенно внимателен: лучший кусок отдавал ему, одевал хорошо, исполнял все  прихоти, одним словом, баловал мальчика, и тот вырос избалованным и капризным.

         Дочь Латифа, сама еще ребенок, довольно рано стала маленькой хозяюшкой, на плечи которой легла большая часть домашней работы. Правда, отец помогал ей, учил, что и как делать по дому, и она постепенно научилась вести хозяйство не хуже, чем любая другая семейная женщина.

         Дочь росла, взрослела, и незаметно подошло время выдавать ее замуж. К ним зачастили сваты, но Осман всех отправлял обратно.

         — Пока не женю Усе и не приведу в дом невестку, дочь замуж не выдам, — все время говорил Осман родне потенциальных женихов.

         Но Сабри оказался самым настойчивым из всех. Он непременно хотел женить своего сына на Латифе, и после многочисленных его приходов Осман, наконец, дал ему долгожданное обещание:

         — Как только приведу в дом невестку, добро пожаловать, приходи и обручи Латифу. Я согласен.

         Усе подрос, возмужал, и Осман его женил. Ну, понятное дело – единственный сын, свадьбу сыграли пышную, и когда все было позади, только тогда Осман разрешил Сабри прийти и обручить Латифу. Через несколько месяцев даф, раздавшийся в доме Сабри, пришел к дверям Османа и увел Латифу в новую семью.

         Надо сказать, что муж Латифы был из той же деревни, и она  продолжала заботиться об отце и быть к нему такой же внимательной, хотя в этом не было острой  необходимости: Осман был еще довольно крепок и оказывал сыну в хозяйстве ощутимую помощь. К тому же, говоря по совести, невестка попалась хорошая – заботливая, чуткая, добрая и относилась к свекру как к родному отцу. Лишь один Усе время от времени высказывал насчет отца недовольство, правда, не в его присутствии.

         — Нам и так тесно, а еще и отец у нас, — говорил он жене. – Даже не знаю, как нам быть.

         — Как тебе не стыдно? – возмущалась в ответ жена. – Мы ведь его не выгоним!

         — Я же не говорю, чтобы мы его выгнали! Я просто говорю, что нам тесно, да и с деньгами туговато, — раздраженно отвечал Усе.

         Годы шли, сменяя друг друга. Осман старел и уже не мог так легко справляться с привычной работой по хозяйству, как раньше. Оно и понятно – время брало свое, и рука, огрубевшая от постоянной работы, теперь больше пристрастилась к четкам.

         Османа вместе с несколькими мужчинами его возраста можно было часто увидеть в деревне. Они усаживались вдоль какой-нибудь стены и, греясь под солнцем, вспоминали минувшие дни.

         К тому времени у Усе было уже несколько детей, и жили они хорошо. Недавно он построил себе новый дом, где было несколько комнат, обставил все хорошей мебелью, а старый дом сделал сараем, где хранил фураж для домашней скотины.

         Чем дальше, тем больше Усе тяготился присутствием отца в доме, часто грубил ему и делал все, чтобы тот не попадался ему на глаза. Во время обеда или ужина Усе, опустив голову, старался не смотреть в его сторону, ел молча и старался поскорее выйти из-за стола. Осман же делал вид, что ничего не замечает, и, как прежде, был очень ласков с сыном. Это бесило Усе еще больше, и он искал любой предлог, чтобы придраться к отцу. Скажем, в дождливые дни Осман возвращался домой. Еще у порога он снимал запачканную обувь, переобувался в домашние тапочки и только после этого заходил в дом. Так Усе придирался даже к этому и каждый раз раздраженно говорил жене:

         — Ну вот, опять отец в грязной обуви пришел домой и расхаживает в ней по этим чистым полам. Сколько это может продолжаться? Мне ведь за тебя обидно. На сколько частей тебе разрываться: за детьми смотреть, хозяйство вести или бегать за ним и вытирать там, где он наследил? Так же нельзя, в конце концов!

         — Ну, что ты такое говоришь? – возмущалась жена в ответ. – Когда бедный отец в грязной обуви заходил в дом? Неужели ты не видишь, как прежде чем войти, он сначала переобувается в домашние тапочки и только потом заходит? Перестань придираться. И не надо так печься обо мне, это мои обязанности, я их выполняю, и не надо лишних разговоров. А то знаешь, как получается? Говорят, одному захотелось съесть мясо своего осла, так он сказал: уши моего осла похожи на заячьи уши. Точь-в-точь как у тебя: хочешь выгнать отца из дома, потому и придираешься.

         Такие споры между мужем и женой часто доходили до крупных ссор, но Усе по-прежнему был настроен враждебно и даже агрессивно. Иногда он нарочно повышал голос, чтобы отец слышал каждое сказанное им слово. И отец все слышал, но не мог ничего поделать. Бедный старик попал между двух огней: уйти из дома и жить отдельно ему не позволял возраст, а если даже и ушел бы, то единственный сын опозорился бы перед всей деревней. Люди однозначно осудили и непременно сказали бы: и как, мол, совесть позволила ему выгнать старого отца из дома? Вот так, при всем своем непростом положении, Осман продолжал печься о репутации сына и не хотел навлекать на него лишние разговоры.

         А как любил он своего внука Атара! Он видел в нем маленького себя и просто не представлял свою жизнь без общения с ним. Каждый раз, когда дедушка возвращался после прогулок по деревне, Атар бежал ему навстречу. Обняв и поцеловав внука, Осман брал его за руку, и они вместе шли домой. С каждой своей пенсии Осман, прежде чем отдать деньги невестке, откладывал небольшую сумму и на нее покупал в деревенском магазине сладости для любимого внука.

         По вечерам Атар не отходил от дедушки и часто просил рассказать ему сказку. Чего-чего, а их Осман знал великое множество, и без долгих уговоров  каждый вечер рассказывал внуку новую сказку. А когда приходило время сна, Атар непременно ложился спать с дедушкой, и, не обняв его за шею, малыш не мог уснуть.

         Характером Атар пошел в мать и дедушку. Это был спокойный, умный и совсем недрачливый мальчик. В отличие от большинства детей, он никогда и ничего не портил и не ломал: ни своих игрушек, ни домашних вещей. Осман очень его любил, и чем больше была любовь дедушки к внуку, тем сильнее была ненависть Усе к сыну. Очень часто назло отцу Усе поколачивал Атара, и тот со слезами бежал к дедушке, кидался ему на грудь и только там находил убежище и утешение.

         Невестке тоже приходилось нелегко. Муж все время злился, ругался с ней, часто избивал, одним словом, делал все для того, чтобы дома постоянно были скандалы, неприятности и отец, устав от всего этого, сам встал бы и ушел.

         Но старый Осман все глотал и надеялся, что сын скоро одумается, поймет свою ошибку и все наладится. Ведь не чужой он был ему, а как-никак родной сын, и не так просто взять и уйти от родной кровинушки, какой бы она ни была.

         В то же время он понимал, что положение, в котором он оказался, просто ужасное. При такой тяжелой обстановке с язвительными намеками, упреками и каждодневными скандалами кусок не лез в горло. Осман знал, что все это из-за него, очень переживал, не находил себе места, но никому, даже Латифе, ничего не рассказывал и тем более не жаловался.

         Как бы ни была внимательна к нему невестка, какой бы ни окружала заботой, на сердце у Османа был тяжелый камень. Правда, не желая расстраивать невестку, которая старалась успокоить свекра и убеждала, что все это временно, Осман старался делать вид, что не придает большого значения выходкам сына, но на самом деле испытывал страшные душевные муки. Ему ничего не оставалось делать, как терпеть и ждать, чем это все закончится.

         Как-то раз Усе пораньше вернулся домой и сказал жене:

         — Давай, накрывай на стол, мы с отцом будем ужинать.

         Осман поразился: вот уже несколько месяцев, как Усе не садился с ним за один стол, и вдруг такая перемена. С чего бы это? В душе что-то екнуло, и появилась маленькая надежда: «Может, наконец одумался?» — подумал отец.

         Невестка накрыла на стол, и они сели ужинать. Усе, не поднимая головы, ел молча и сосредоточенно. Осман протянул руку за хлебом, но неосторожно локтем задел чашку с чаем. Чашка опрокинулась, и чай вылился на стол.

         Усе вышел из себя и стал кричать на отца:

         — Да не разрушится твой дом, ты же не маленький ребенок, что проливаешь на себя обед! Ну, надо же, такой дорогой импортный стол, такую хорошую скатерть испортил!.. Не даешь спокойно кусок хлеба съесть, только поганишь весь ужин…

         Бедному Осману стало не по себе. Он опустил голову и смог выдавить из себя только эти слова:

         — Я же не нарочно, сынок… Случайно так получилось…

         На крики мужа прибежала жена, взяла тряпку и быстро вытерла стол.

         — Почисть как следует! – прикрикнул на нее Усе. – Такой стол испортила!

         — Ну, что ты устраиваешь опять? Да наплевать, что вылилось, — разозлилась жена. – Как тебе не стыдно говорить такое? Ты прости, отец, за резкие слова, но начихать на это! Не убиваться же из-за этого! Господи, да что же это за ужас свалился нам на голову!..

         — Ах, это еще вам на голову, да? – окончательно вышел из себя Усе. – Я тут работаю, надрываюсь, чего только ни делаю, а вы сидите дома, палец о палец не ударяете и только требуете: неси, неси, неси… Вы все висите у меня на шее, и я не могу кормить столько лишних ртов. Отец, хватит, я больше не могу тебя смотреть. Деньги у тебя есть, ты получаешь пенсию, так вот, иди и живи в нашем сарае и там уже что хочешь делай. Я не обязан содержать тебя всю свою жизнь, — одним махом выложил Усе отцу. 

         — Молодец, сынок, так ты отдаешь сыновний долг, — дрожащим голосом сказал старый Осман. – Только зачем нужны были все эти скандалы, крики и придирки? Ты бы сразу сказал, и я бы ушел. Я не останусь, я уйду, прямо сейчас встану и уйду, лишь бы вам жилось спокойно…

         Осман поднялся с места, и невестка с криками бросилась ему в ноги.

         — Нет, доченька, я еще не растерял свою честь и самолюбие, — ответил на ее уговоры старик. – Человек открыто мне сказал «уходи», и если я хоть немного себя уважаю, то не должен здесь оставаться.

         — Отец, умоляю, ради Бога, останься хотя бы на ночь, подожди до утра, а там посмотрим, что будет, — чуть не плача сказала невестка. Потом в бешенстве повернулась к мужу: — Чтоб ты провалился, чтоб тебе пусто было! Если со своим отцом ты так, то что уже о нас говорить…

         Маленький Атар с плачем кинулся на шею дедушке, крепко вцепился в него и не отпускал. У  Османа тоже на глаза навернулись слезы, и в горле застрял ком, который мешал дышать. Усе же с безучастным видом смотрел в сторону, как будто ничего не случилось.

         Невестка и внук так и не пустили, чтобы старый Осман в тот вечер ушел из дома. Но всю ночь бедный старик так и не сомкнул глаз.

         На следующее утро как ни уговаривала его невестка остаться, Осман не согласился. Он взял свою постель, кое-что из вещей и, стараясь, чтобы никто из соседей не заметил, перебрался в сарай. Невестка тоже пришла туда, все убрала, очистила от пыли и грязи, постелила ему постель и с плачем вышла. Маленький Атар, как только проснулся, спросил, где дедушка, и, узнав, что тот уже ушел в сарай, сразу побежал туда. Осман посадил внука себе на колени, стал гладить его по голове и, не выдержав, горько заплакал.

         Очень скоро о случившемся узнала Латифа и, как разъяренная медведица, кинулась к брату. Разразился страшный скандал. Чего только ни сказали друг другу брат с сестрой, как только ни бранились, все напрасно – Усе и слышать не хотел о том, чтобы вернуть отца обратно.

         — Я возьму его к себе, — пригрозила Латифа. – И будем считать, что его сын умер.

         Но отец наотрез отказался перебираться к дочери.

         — Что ты, лао, твой муж – сын чужих людей, — сказал дочери Осман, когда та пришла к нему. – Если мой родной сын отвернулся от своего отца и в таком возрасте выгнал его из дома, то откуда я знаю, как поведет себя твой муж и захочет ли, чтобы я жил с вами?

         — Ну, что ты такое говоришь, отец, — взмолилась Латифа. – Да разве он будет против? 

         — Нет, доченька, я не приду. Что люди-то скажут? Они скажут: сына своего оставил и пошел жить к зятю. Нет, лао, я так не могу. Слава Богу, я получаю пенсию, невестка ко мне внимательна, ты тоже будешь приходить навещать меня и в случае чего тоже поможешь. Только прошу тебя, не поднимай шум, пожалуйста, пусть никто не знает, не то опозоримся перед людьми, стыдно ведь…

         И отец с трудом спровадил дочь.

         Итак, Осман остался жить в старом сарае. Дочь и невестка были к старику очень внимательны. Латифе было стыдно рассказать своему мужу о случившемся, но, тем не менее, она всегда находила время для отца и часто приходила навещать его. Она непременно приносила с собой горячий обед, продукты, иногда сладости и как могла, окружила старого отца заботой. Так же и невестка: стараясь, чтобы муж не узнал, она кормила свекра, обстирывала его и приводила жилище в порядок. Ну а маленький Атар вообще не отходил от дедушки ни на шаг.

         Казалось бы, в доме Усе наконец настал покой. Он больше не скандалил, не шумел, ни к чему не придирался, но отношение жены и сына к нему сильно изменилось… Они оба не хотели его видеть. Жена не смотрела в его сторону, отвечала нехотя и всегда старалась под каким-нибудь предлогом уйти в другую комнату. Атар – тот и вовсе возненавидел отца и часто смотрел на него угрюмо и исподлобья.

         С того самого дня ноги Латифы не было в доме у брата, и они перестали разговаривать.

         Осман всячески старался, чтобы люди ни о чем не узнали, но разве такое скроешь? Ну, день-два еще можно утаить, но долго не получится: все равно люди начинают что-то замечать, о чем-то догадываться и в конце концов узнают, что случилось. Так и произошло в случае с Османом: соседи, другие односельчане смекнули, в чем дело, и по деревне пошли разговоры. Иногда намеки доходили и до Османа, и бедный старик, расстраиваясь, стыдился своего нерадивого сына.

         О том, что Усе выгнал отца из дома, узнал и муж Латифы. Вернувшись домой, он рассказал ей об этих разговорах и, пораженный ее ответом, как следует отругал жену.

         — А что я могла сделать? – стала оправдываться Латифа в ответ на упреки мужа, почему до сих пор она оставила отца в сарае  не привела его домой. – Сколько раз говорила ему, упрашивала, но без толку, не идет он к нам, и все! Чтоб Усе поперек горла встало все, что сделал для него отец!

         После этого Латифа с мужем несколько раз приходили к Осману и упрашивали его переселиться к ним, но тот ни в какую не соглашался. К сыну он тоже не ходил, хоть сарай тот и был рядом с домом. Если ему что-то бывало нужно, он подходил к дверям, звал невестку и там, у порога, передавал ей свою просьбу.

         Прошло немало времени с того дня, как старый Осман ушел жить в старый сарай, но ни разу Усе не пришел, не навестил отца и вообще не поинтересовался – жив ли тот или нет.

         Хорошо, что была весна и на дворе стояла хорошая погода. А если бы была зима, холода, что тогда? Даже страшно было подумать, что стало бы с бедным стариком в этом пустом сарае…

         Что и говорить, Осман чувствовал себя опустошенным и одиноким. Причем днем еще не так было тяжело, как ночью: он мог выходить в деревню, общаться с мужчинами своего возраста и хоть немного, но все же отвлекался. Но самое тяжелое в душевном плане начиналось вечером и  особенно ночью. Удручающе на него действовал весь вид его жалкого жилища, и казалось, что даже стены на глазах сужаются и готовы раздавить его. Осман не выдерживал, гасил лампу и ложился. Но лечь в постель еще не означало уснуть, и бедный старик, погруженный в невеселые мысли, часто не мог сомкнуть глаз до самого утра. Иногда к нему прибегал Атар, и тогда Осман забывал все свои переживания и был счастлив в обществе внука. Правда, Усе запрещал сыну общаться с дедом, но мальчик все равно приходил и всегда делал это тайком от отца.

         Так и проходили один за другим его дни. Осман был уже не тот, что раньше. Он стал сутулиться, походка была уже не такой твердой и уверенной, ухудшилось зрение. Память тоже стала сильно подводить: часто забывал, куда положил какую-нибудь вещь, и тратил на поиски много времени. Все время грустный, подавленный и с вечно опущенной головой, он поневоле давал пищу для разговоров, и пару раз кто-то из сельчан в порыве возмущения начинал прямо при Османе осуждать его сына. Но отцу это не нравилось, и каждый раз он сразу обрывал все разговоры:

         — Кто сказал, что Усе выгнал меня из дома? – недовольно говорил он, обращаясь к присутствующим. – Я сам ушел, потому что семья у них, слава Богу, большая, и им тесно. И я прошу больше об этом не говорить. Все  совсем не так, как вам кажется.

         Щепетильный Осман очень болезненно воспринимал то, как отзываются о его сыне люди. Несмотря ни на что, ему не хотелось, чтобы про Усе было сказано хоть одно худое слово, и если разговор вдруг начинал  приобретать неприятный для него оборот, он молча вставал и уходил. Так было несколько раз, и те, с кем он общался, наконец осознали всю глубину переживаний отца и, щадя его чувства, перестали об этом заводить речь.

         Но даже в таком состоянии, чувствуя себя забытым и ненужным родному сыну, Осман продолжал ему помогать и делал все, что было в его силах. Так, он собирал скошенное вокруг дома сено, подбирал упавшие по пути снопы и добавлял в общий стог, если во дворе забывали и оставляли какой-нибудь инструмент, нужный в хозяйстве, забирал его, приносил к дому и, позвав невестку, отдавал ей. Одним словом, помогал, чем мог, и, как бы убеждая самого себя, говорил: «Что поделаешь, семья большая, забот много, разве за всем уследишь?».

         Настала осень. Дни стали короче, а ночи длиннее. Вместе с днями укоротилось и время, которое Осман мог уделить своему досугу, а с длинными ночами растянулась и та тоскливая полоса, во время которой он погружался в тягостные мысли и переживания. Солнце уже так не грело, в сарае было холодно, и Осман, все реже появлявшийся в деревне, выходил из своего жилища только для того, чтобы немного погреться. Он усаживался на камень возле стены и поворачивался к солнцу, но осенние лучи уже не радовали глаз и тем более не могли согреть его слабеющий организм. Нездоровье и недомогания все больше давали о себе знать, и не было ни дня, чтобы у Османа ничего не болело.

         В один день Осман тяжело заболел. Когда невестка, как обычно, утром пришла в сарай и увидела, что свекор еще лежит в постели и в каком он состоянии, раздался ее крик:

         — Да стану я тебе жертвой, отец, что с тобой? Может, ты заболел?

         — Да, доченька, мне нехорошо… Все тело так болит, как будто меня избили, — ответил Осман, а самого била такая дрожь, что стучали зубы.

         Невестка кинулась к примусу, зажгла его, поставила чайник, и пока тот закипел, побежала домой и принесла завтрак. Но больной ни к чему не притронулся и только выпил чашку горячего чая.

         Как ни уговаривала невестка Османа пойти в дом и там лечь в нормальную постель, он не согласился.

         — Нет, лао! Я не пойду. И не будем об этом спорить.

         Кровати как таковой в сарае не было, и Осман спал прямо на полу, поэтому и замерз. В доме была одна старая кровать, но в свое время он не пустил, чтобы ее перенесли туда, и теперь невестка, не слушая никакие возражения свекра, сама притащила эту кровать в сарай, постелила постель и насильно уложила в нее старика.

         — Дай Бог тебе здоровья, доченька, — сказал он невестке. – Наконец мои косточки немного согрелись.

         О том, что отец заболел, дали знать Латифе, и она тут же примчалась вместе с мужем.  

         — Папочка, да стану я тебе жертвой, где у тебя болит? – вскричала она, как только переступила порог, и кинулась к отцу.

         — Мне трудно дышать… Я замерз и сильно простудился, — с трудом ответил Осман.

         Латифа с мужем, не слушая никаких возражений Османа, взяли его к себе домой. Там ему постелили в большой комнате, уложили в теплую постель, затопили печку. Комната хорошо нагрелась, больной даже вспотел, но легче ему не стало.

         Атар с утра до вечера не выходил из дома тети и ни на шаг не отходил от постели больного дедушки. В течение дня невестка несколько раз приходила навестить свекра, но Усе и думать позабыл, что у него есть отец. Вот уже целый месяц, как Осман болел и жил у зятя и дочери, а сын ни разу там не появился, и никакие упреки жены, уговоры и увещевания на него не действовали.

         — Не пойду туда и все! – отвечал Усе жене. – Ты думаешь, я забыл все те гадости, которые сестра мне говорила?

         Дело дошло до того, что пристыдить Усе за такое отношение к больному отцу пытались даже соседи. Но в ответ он лишь ехидно огрызался:

         — А никто его из дома не выгонял, — говорил он, нагло глядя в глаза односельчанам. – У него что, дома своего нет, сына нет, что пошел к зятю и живет там?

         «Пусть лучше такого сына не будет», — говорили вслед ему люди и качали головой.

         Весть о болезни Османа никого из сельчан не оставила равнодушным. Люди приходили навестить его, и дом Латифы всегда был полон народу: одни уходили, а другие приходили.

         Осман постепенно угасал и уже не мог бороться с болезнью, сковавшей его тело. К физическим недомоганиям прибавлялись огромные душевные муки – он сильно переживал, что в таком положении находится не у себя дома, а у зятя. Из-за болезни и гнетущих мыслей от бедного Османа остались лишь кожа да кости. Дочь не отходила от его постели, зять тоже всегда был рядом и готов был исполнить любое желание тестя, но… Осман ждал сына и надеялся, что тот придет.

         Больному становилось все хуже и хуже. Единственным, кого он ждал всегда с нетерпением, был маленький Атар, присутствие которого, казалось, помогало  Осману утолить свою тоску по сыну.

         В день, когда больному стал особенно плохо, дочь со слезами на глазах спросила его:

         — Отец, у тебя есть для меня какие-нибудь наказы?..

         — Ну, какие у меня могут быть наказы, доченька… — еле проговорил Осман. – Заботьтесь друг о друге, будьте дружны… Прошу тебя, не забывай об Усе… У него малые дети…

         Перед самой смертью Осман захотел увидеть сына. Пока за ним послали, пока тот пришел, отец потерял сознание. Когда Усе вошел, веки больного поднялись, и он, застыв и не отрывая взгляда, долго смотрел на него. Так, глядя на сына, Осман и ушел в другой мир.

         Латифа и невестка искренне и горько оплакивали отца и свекра. Маленький Атар сидел рядом с телом дедушки и безутешно рыдал. В доме Латифы набралось полно народу, и пришли не только их сельчане, но и люди из соседних деревень. Османа знали и уважали очень многие, и позорный поступок сына еще больше усугублял и без того накаленную атмосферу, царившую на этих похоронах. Никто из присутствующих не то что с ним не разговаривал – никто и смотреть не хотел в его сторону, и он, съежившись от стыда и опустив голову, забился в дальний угол.  

         В скорбных песнях, которые пели женщины в честь усопшего, нет-нет да и проскальзывали открытые упреки в адрес нерадивого сына. Это еще больше распаляло собравшийся народ, который еле сдерживался, чтобы не выгнать Усе из дома. Но, глядя на покойника и на то, как безутешны дочь и невестка, люди глотали свой гнев и во имя светлой памяти Османа не решались давать волю чувствам. 

         — Говорят, Осман при смерти позвал сына. Но тот вроде бы не успел застать отца живым…

         — Эх, да накажет Бог такого сына…

         — Ну, разве он человек?..

         — Просто уму непостижимо: иметь свой дом, иметь родного сына и умереть у чужих людей…

         — Не лучше ли было, чтобы вместо него умер сын?

         — Но какие все же молодцы его дочь и зять. Сполна исполнили свой человеческий долг… Ну, а как смотрели они за ним…

         — Ну, конечно, брат. Что ни говори, а близкие и родные остаются близкими и родными, не то что этот подлец… Чтоб ты сдох, негодяй… Глаза б мои тебя не видели…

         Вот такие разговоры и слышались отовсюду, и не было ни одного, кто не бросал бы в сторону Усе гневных и испепеляющих взглядов. Не в силах выдержать лавину людского осуждения, Усе время от времени выходил из дома и старался податься туда, где было не очень много народу.  

         — Папочка, папочка, потерявший сына папочка… — время от времени голосила Латифа и принималась бить себя по голове. Сидевшим рядом женщинам еле удавалось удерживать ее за руки, и если бы не это, то обезумевшая дочь в горестном исступлении исцарапала бы себе в кровь все лицо.

         Османа похоронили. Один из престарелых односельчан по имени Аслан, встав у входа на кладбище, громко сказал, обращаясь к собравшимся:

         — Народ, я прошу минутку внимания и тишины, мне надо кое-что вам сказать. Если я не выскажусь, нам всем перед этой свежей могилой будет стыдно.

         Да будет земля пухом брату Осману, да упокоится его душа, его среди нас уже нет. Правда, он был уже немолод, но все же ушел слишком рано и не при тех обстоятельствах, которых был достоин. И сегодня мы скорбим не из-за того, что он умер, а из-за того, в каких условиях он оставил этот мир. Мы все знаем, очень хорошо знаем, какую нелегкую жизнь он прожил. И у меня щемит сердце, что за эти несколько последних месяцев ему пришлось испытать столько горя и боли. Ну, вы все прекрасно знаете, человеком какой чести и достоинства был Осман, какой чести… — и Аслан, у которого перехватило в горле, немного помолчал и, еле справившись с волнением, продолжил: —  Нам всем хорошо известно, как в последнее время с ним обходился его сын. И, тем не менее, несмотря на это, он не позволил себе ни одного лишнего слова. Да, брат Осман, да ослепнут мои глаза, что за роковая судьба тебя постигла?..

         То, о чем я хочу сейчас сказать, может быть, некоторым не понравится, но это будет по-божески, справедливо и по-людски. Правда, по нашим обычаям, как вы знаете, в таких случаях принято выражать соболезнование только сыну, но, по моему мнению, сегодня сын Османа умер вместе с ним, и с ним прервался его род. Поэтому я прошу собравшийся народ выразить соболезнование только его дочери и зятю, потому что других близких родных у Османа нет.

         Аслан закончил свою речь. Люди, все как один, по очереди стали подходить к Латифе и ее мужу и выражать свое соболезнование. Никто к Усе не подошел, да и не думал подходить. Он, опустив голову, стоял в сторонке и не знал, куда деваться от жгучего стыда, потом вдруг резко повернулся и поспешил в деревню, к себе домой. С того самого дня Усе словно умер для односельчан: с ним перестали разговаривать, приходить к нему домой, встретив на улице, отворачивались или вовсе переходили на другую сторону, одним словом, люди от него отвернулись и заклеймили презрением. Через некоторое время он не выдержал и вместе с семьей покинул деревню.