ТЯЖКИЙ ГРЕХ

 

 

ТЯЖКИЙ  ГРЕХ

 (Быль)

 

 

          Это случилось очень давно, в те времена, когда краж совершалось великое множество и им не было конца-краю. Чтобы сказать, что причиной тому был голод и нечего было есть – вовсе нет. Более-менее, иногда с немалым трудом, но людям все же удавалось вести хозяйство, добывать пропитание и содержать свои семьи. Но число краж росло, и дело дошло до того, что воры стали объединяться в группы и своими черными делами доводили людей до разорения и обнищания. И власти, и законы были бессильны – кто что хотел, то и делал, и никто ничего не боялся. Воры орудовали не только в той деревне, где жили сами, но и отправлялись за наживой в близкие и дальние села. Они присматривали и выбирали какой-нибудь дом, где можно было хоть чем-нибудь поживиться, и пока не обчищали его, не успокаивались. Кроме мелкого воровства, происходившего практически каждый день, совершались и крупные кражи, которые приходились на осень, когда приготовления к зиме уже заканчивались: масло к тому времени было растоплено, а бурдюки с творогом и сыром наполнены до верху.

         От воровства не спасали даже караульные, которые с ночи до самого утра следили за деревней. Негодяи так ухитрялись воспользоваться моментом, что всегда оставались незамеченными, а наутро какая-нибудь из семей с воплями и криками выбегала во двор и разражалась проклятиями и причитаниями. Что такое, что случилось? Оказывается, этой ночью воры залезли в их кладовую, сгребли все продукты и унесли, оставив на пороге зимы всю семью без пропитания.

         Редко какой месяц обходился без воровства. Чтобы с этим как-то бороться, старейшины деревни собирались, обсуждали каждый конкретный случай, высказывали свои подозрения, кто бы мог совершить это, потом эти подозрения отметались, придумывались разные способы, как изловить воров, но все напрасно: никто не отыскивался, никто не наказывался, а кражи как были, так и продолжались.

         Хромой Сывык – вор-калека – сколотил вокруг себя шайку себе подобных и по ночам занимался своими темными делами. Домашняя скотина – овцы, коровы – его не интересовали: он крал в основном продукты. Если подворачивался удобный момент или заранее удавалось что-то разнюхать, то к его добыче нередко прибавлялись деньги и золото.

         В ту ночь Сывык и несколько его сообщников направились в соседнюю деревню и стали «гостями» семьи Аджо. Его дом стоял на самой окраине, рядом с оврагом. Там и спряталась вся группа, выжидая тот момент, когда караульные обогнут дом и пойдут дальше. Наконец, те скрылись из виду, и воры вылезли из оврага. Двух человек оставили снаружи следить за обстановкой и в случае опасности подать сигнал тревоги, а Сывык с остальными прокрались к дому, поднялись на крышу, через световое отверстие на потолке в сенях проникли внутрь и направились в кладовую. Оттуда вытащили и вынесли к дверям чаны с топленым маслом и несколько бурдюков с творогом и сыром. Но этого Сывыку показалось мало. Он слышал, и не раз, что Аджо – человек с деньгами и дома держит золото, и поэтому, решив не упускать подвернувшийся случай, он сказал своим товарищам, чтобы немного его подождали – хочу, мол, заглянуть еще в комнату и посмотреть, есть ли там что-то стоящее. Воры открыли изнутри дверь и стали вытаскивать продукты во двор, а Сывык тем временем проскользнул в комнату. Все крепко спали, и вор первым делом направился к стеру. Запустив руку между одеялами и матрацами, он ловко обшарил всё сверху донизу, как вдруг послышалось всхлипывание ребенка. Вор замер на месте. Малыш снова подал голос, и Сывык, кинувшись к люльке, взял ребенка на руки и стал его убаюкивать, надеясь, что тот успокоится и заснет. Но, видно, младенец проголодался или был мокрым и никак не унимался. Сывык в отчаянии и панике стал оглядываться по сторонам, и вдруг его взгляд упал на большой чан, стоявший в углу. Сывык, прижимая к себе ребенка, мгновенно оказался около этого чана, отшвырнул тряпку, которой было накрыто горлышко, и запустил руку вовнутрь. Чан оказался наполовину заполненный соленьем. Недолго думая, вор засунул младенца вниз головой в чан, подобрал с пола тряпку и покрыл ею горлышко. Потом снова порыскал вокруг в поисках чего-то ценного, но, так и не найдя золото, положил себе что-то за пазуху и вышел из дома. Около дверей его ждали товарищи, и как только он оказался рядом, один из них спросил:

         — Ну что, нашел что-нибудь?

         — Нет, валла, где только не искал, ничего ценного не нашел, — ответил Сывык и непроизвольно поднес руку груди. Но было темно, и никто ничего не заметил.

         — А что, ребенок проснулся? Мы тут детский плач услышали, — беспокойно спросил другой вор.

         — Да.

         — Ну, пошли, чего мы ждем? Раз ребенок проснулся, он снова может заплакать. Не дай Бог, перебудит всех, и тогда Аджо с нас три шкуры спустит!

         — Я так заткнул ребенка, что он замолк навечно, — спокойно бросил Сывык и пошел вперед.

         — Ты что, убил его? – ахнул вор и остолбенел на месте. – И тебе не жаль было этого грудного ребенка? Как ты мог? Ведь это же тяжкий грех!

         Сывык ничего не ответил и до самого оврага шел молча. Там они присоединились к поджидавшим их сообщникам и спустились в овраг.

         — И не жалко было? Как ты мог убить его? – снова подал голос тот самый вор, который никак не мог уняться.

         — Я не убил, — спокойно и коротко отрезал Сывык.

         — А как ты заставил его замолчать? Я как услышал детский плач, сразу подумал, что Аджо вот-вот проснется и поймает Сывыка на месте. Если бы ты еще хоть немного задержался, мы уже не стали бы тебя дожидаться и поскорей бы смылись.

         — А я-то думал, что ты верный друг! Нет, дорогой мой, хороший товарищ, настоящий товарищ никогда друга в беде не бросит и не побежит. Что бы то ни было, ты должен был остаться и прийти мне на помощь!

         — Мало ли, что он сказал, — вмешался в разговор другой вор. – Неужели ты поверил, Сывык, что мы оставили бы тебя одного? Разве мы не пришли бы к тебе на выручку?

         Сывык ничего не ответил. Все тоже молчали и быстро спускались вниз. Вдруг тот самый вор, который никак не мог успокоиться, снова полез с расспросами.

         — Сывык, да будет покой душе твоего отца, все-таки скажи, что ты сделал с тем ребенком?

         — Я засунул его вниз головой в чан с соленьем, — ответил Сывык так спокойно, как будто ничего особенного не случилось и как если бы он сказал своим товарищам о том, что ему хотелось пить, и он, взяв кружку, просто выпил воды.

         — Что? – вор не поверил своим ушам и вытаращился на Сывыка. – Что ты сказал?

         — Я сказал, что засунул ребенка вниз головой в чан с соленьем и засолил его, чтобы их соленье хватило бы им аж до самой весны, — попробовал обратить в шутку свой ответ Сывык и в восторге от своего чувства юмора ехидно рассмеялся.

         — Ты что, правду говоришь? – все еще не мог поверить услышанному вор и встал как вкопанный.

         — Конечно, правду. Мне что, делать нечего – тут с вами шутки шутить?

         — Тьфу на тебя, бессовестный! И как у тебя рука поднялась?

         — А что мне еще оставалось делать? Ждать, чтобы он своим плачем перебудил всех и нам пришел бы конец? Пошевели хоть немного своими мозгами, хоть Бог особо ими тебя не наградил. С таким умом, как у тебя, неудивительно, что ты до сих пор ходишь голодранцем и не можешь ни хозяйство содержать, ни хлеб добыть.

         — А ты думаешь, тот хлеб, что ты добываешь, можно есть? – подал голос другой вор. – Это же поганый, оскверненный хлеб!

         — Скажите пожалуйста! Можно подумать, я ночи спать не буду, если ты не станешь есть мой хлеб. Ради Бога, ты думаешь, твой хлеб чистый? Да на твоей совести столько грехов, что просто не счесть! Забыл, сколько человек по твоей вине остались голодными? И ты еще что-то говоришь? Ведь если бы не я, ты бы давно сдох с голоду. Поглядите-ка на него, а? Что случилось? Я тебя от Аджо спасать буду, приносить тебе добычу, а ты мне в ответ такое, да?

         Воры не проронили ни слова. Сывык не увидел в этом ничего хорошего, но не стал дальше спорить. Так, в полном молчании, они шли вперед, и тишину нарушало только их пыхтение под тяжестью наворованных продуктов. Дойдя до места, самый старший из воров повернулся к Сывыку и сказал:

         — Значит так, голубчик. Тот бурдюк, что у тебя за спиной, — он твой, можешь забирать его. Но с сегодняшнего дня ты нам больше не товарищ и оставь нас в покое. Ты сам по себе, мы сами по себе. Как говорится, «вор, но вор с совестью». Мало того, что у тебя нет ни капли совести, ты, оказывается, ко всему еще и настоящий зверь. Придет момент, и от тебя можно ждать чего угодно. Так что иди, мой дорогой, с этого дня наши пути разошлись.

         — Ну и не нужна мне ваша дружба, подумаешь! И без нее прекрасно обойдусь, — разозлился Сывык. – Да если бы не я, вы бы давно сдохли с голоду! Если у вас что-то и есть, то только благодаря мне! Еще спасибо скажите, что я водил с вами компанию. Нет, ты только посмотри на этих неблагодарных, как они о себе возомнили! О совести вдруг вспомнили, о чистоте хлеба заговорили… Ну, давайте, продолжайте в том же духе, а я посмотрю, что из этого выйдет.

         — Что бы мы ни делали, но грудного ребенка не стали бы с головой засовывать в чан с соленьем, — сказал тот взрослый вор. – Может, мы убили бы его или задушили, но никогда не сделали бы того, что ты сотворил…

         — Да ради Бога, какая разница?

         — Разница большая, несчастный, только для того, чтобы это понять, у тебя мозгов не хватает.

         — У меня мозгов не хватает?

         — Да, у тебя мозгов не хватает.

         Первым порывом Сывыка было горячее желание скинуть со спины бурдюк и наброситься с кулаками на того вора, кто посмел с ним так нагло разговаривать, но, видя, как остальные стоят молча и всем своим видом показывают, что его поступок им не по душе, Сывык был вынужден сдержаться. Он понял, что они непременно встанут на сторону его противника и в итоге он останется один, жестоко избитый и вдобавок без своей доли. Внутри него все кипело, но, решив отложить расправу до более удобного момента, он лишь сказал, что хочет забрать причитающуюся ему часть масла, на что в ответ получил следующее:

         — Хватит с тебя и одного этого бурдюка, а будешь много говорить, его тоже отнимем, — пригрозили ему воры. – Мы просто не хотим, чтобы ты вернулся к жене и детям с пустыми руками. Убирайся, пока живой, не то мы за себя не ручаемся. И благодари Бога, что этой ночью ты так легко от нас отделался.

         — Но хорошо запомни, — добавил тот взрослый вор, — ты за это поплатишься.

         — Да что вы? – ехидно и с наглой издевкой бросил Сывык. – И что вы сделаете?

         — А что сделаем или не сделаем – это наша забота, а ты убирайся отсюда, пока цел.

         Сывык понял, что дело плохо, с ними не договоришься, а будешь продолжать – будет еще хуже. Поэтому ничего не ответил, рывком подправил бурдюк у себя на спине, отвернулся и направился в сторону своего дома.

         — Мы должны его наказать, — сказал тот взрослый вор, когда Сывык был уже далеко.

         — Да, нужно, — отозвался другой. – Этот живодер должен получить по заслугам.

         — Он не то что должен получить по заслугам, а это мы должны его наказать, чтобы он знал, что не всё в этой жизни может сойти с рук, — сказал третий вор. – Турки – и те таких зверств не вытворяли.

         — Послушайте меня, ребята, — обратился ко всем старший вор, — тот хлеб, который мы едим, и правда кровавый. Если хотите знать мое мнение, давайте поклянемся друг другу, что перестанем воровать и разорять людей и что больше никогда по нашей вине не совершится такой кошмар. Я скажу вам правду: после того, что случилось сегодня ночью, я уже не смогу, я просто не посмею позариться на чье-либо добро.

         Остальные воры, на которых тоже довольно сильно подействовал поступок Сывыка, недолго думая, согласились с ним и поклялись, что больше никогда не будут воровать, а еще дали друг другу клятву непременно отомстить ему за того невинного младенца.

         И с того самого дня они действительно оставили это постыдное занятие и стали жить как все обычные работяги, добывая пропитание только честным трудом.

 

* * *

 

         Проснувшись рано утром, невестка первым делом подошла к люльке и застыла – ребенка в люльке не было. Растерявшись, она принялась громко цокать, и удивленная свекровь спросила:

         — Что случилось, дочка?

         Невестка снова зацокала и указала рукой на люльку. Свекровь подошла к колыбельке, заглянула в нее и видит: люлька пуста, младенца там нет.

         — А где ребенок? – удивилась свекровь и повернулась к невестке. Та стояла бледная, напуганная и вся тряслась. Бедняжка еле держалась на ногах и в ответ могла лишь пожимать плечами и отчаянно цокать.

         На поиски малыша кинулась вся семья. Где только не смотрели, куда только не тыкались, всё напрасно – нет ребенка и всё! Горе обрушилось на дом Аджо. На крики и причитания сбежались соседи и с удивлением узнали, что случилось. После первого приступа недоумения поднялся сильный шум и гам: люди терялись в догадках, каждый высказывал что-то свое, все озадаченно спорили друг с другом, и во всеобщем гуле мало что можно было разобрать. Молчала только бедная невестка, не смея ни толком заплакать, ни запричитать. (Прошел только год, как ее привели, и она пока не имела права разговаривать). Несчастная лишь вся сжалась в комок и тихо всхлипывала.

         Вдруг во всеобщей суматохе кто-то заметил, что световое отверстие на потолке в сенях сильно разворочено.

         — Видно, этой ночью воры пробрались в дом, вот почему входная дверь была открыта, — осенило хозяина дома, и он тут же устремился в кладовую. Вслед за ним пустилась вся семья. Первый же беглый взгляд на продукты сразу обнаружил пропажу: нет ни чана с маслом, ни бурдюков с творогом и сыром. У хозяйки подкосились колени, она медленно осела и в отчаянии стала бить себя по голове:

         — Горе мне! Оставили семью без куска хлеба! Что нам делать этой длинной зимой, чем прокормиться?

         Хозяйка горько плакала и не переставала осыпать воров проклятиями. Аджо тем временем, не обращая внимания на вопли и крики жены, резко повернулся, поспешил в хлев, как будто что-то поискал там, вроде бы нашел и, успокоившись, повернулся туда, где были животные. (Сам хлев был разделен на две части: в одной держали овец, а в другой – коров и пару волов). Видит – крупная скотина на месте. Потом пересчитал овец – овцы тоже целы. Поблагодарив в душе Бога за то, что воры ничего не тронули и что всё могло быть гораздо хуже, Аджо вышел из хлева и поспешил к жене. Стараясь ее как-нибудь успокоить, он не знал, куда деваться от жгучего чувства стыда за то, что он, мужчина и хозяин, будучи у себя дома, мог так сплоховать и не прознать, что в его же дом проникли воры и нагло его обворовывают. А впридачу еще и ребенок исчез.

         — Что за несчастье, люди? – в отчаянии сказал Аджо, обращаясь к соседям.

         Каждый из них, невольно представляя себя в его положении, проявил неподдельное участие и сострадание, но посоветовать мог только одно – проверить всех подозреваемых клятвой, произнесенной лицом к Солнцу[1].

         Короче говоря, этот день прошел, и на следующее утро, перед самым рассветом к центру деревни привели несколько человек, на кого пало подозрение Аджо. К тому времени туда уже сбежались все сельчане, и когда солнце встало, священнослужители, обратив каждого подозреваемого лицом к светилу, велели ему поклясться. Все, один за другим, дали клятву, что не имеют никакого отношения к воровству в доме Аджо. Это и убедило и хозяина дома, и всех остальных в том, что эти люди не лгут, потому что в те далекие времена вера в силу данного перед лицом Солнца слова была безгранична, и им совершенно не приходило в голову, что даже при таких обстоятельствах можно дать ложную клятву. Тем самым для сельчан стало ясно, что воры не из их деревни и, следовательно, поймать их и разоблачить практически невозможно.

         Что касается загадки исчезновения ребенка, то она не поддавалась никакому разумному объяснению и поэтому все больше и больше окутывалась тайной. Родилась даже такая легенда, что ребенка, скорее всего, унесли ангелы, и пока эта «догадка» с одних уст доходила до слуха другого любителя послушать невероятные истории, она обрастала все новыми подробностями и фантастическими деталями.

         Трудно передать, что приходилось испытывать несчастной и убитой горем матери. Несколько сплетниц до того потеряли совесть, что распустили по всей деревне слух, якобы невестка, кормя грудью ребенка, заснула, и малыш задохнулся, а потом, когда она проснулась и увидела, что ребенок мертв, испугалась, что муж, свекор и свекровь прибьют ее, сама взяла и где-то его зарыла. Слыша такие разговоры, многие взрослые и мудрые женщины недовольно качали головой и, цокая, возмущались:

         — Вот несчастная, что за грязные сплетни, — говорили они. – Как можно нести такую чушь? Стыдно, перестаньте разносить этот бред, хватит говорить глупости.

         Но разве всем закроешь рты? Сколько людей, столько и разговоров. Одни сплетни противоречили другим, другие, наоборот, подтверждали и дополняли их, и эта темная и непонятная история с ребенком оттеснила на задний план и заставила позабыть о другой истории, произошедшей в ту ночь – о воровстве в доме Аджо. Все только и делали, что судачили об этом, и нелепые предположения и сплетни то и дело доходили до бедной матери, причиняя ей все большую и большую боль. Она же, бедняжка, была, как и положено быть всем молодым невесткам, бессловесной и кроткой и ничего не могла поделать – ни возразить, ни защитить себя, ни тем более заставить замолчать. Ей оставалось только безропотно выносить все услышанное и молча глотать душившие ее слезы.

 

* * *

 

         Прошло несколько дней. Как-то раз, когда для мужчин накрывали на стол, свекровь сказала невестке принести немного соленья. Та, взяв тарелку, подошла к чану, откинула прикрывшую горлышко тряпку и запустила руку внутрь. Внезапно раздался ее дикий и истошный крик, и невестка без чувств рухнула на пол. На шум прибежала перепуганная свекровь и, увидев бедняжку в глубоком обмороке, кинулась тормошить ее, ударять по щекам, но напрасно – та никак не реагировала. Свекровь вскочила, наполнила кружку водой и, присев рядом с невесткой на корточки, стала брызгать ей в лицо. Женщина старалась и так и сяк, и, наконец, с большим трудом ей удалось привести невестку в чувство.

         — Что случилось, дочка? Что с тобой? – беспокойно спросила она, когда та немного приоткрыла глаза.

         Невестка вся дрожала, водила вокруг мутным взглядом, и было видно, что она сама еще не очень хорошо осознает, что случилось. Окончательно придя в себя, невестка вся съежилась, горестно зацокала и указала рукой на чан, стоявший в углу. Свекровь встала, подошла к чану и заглянула внутрь. Страшная картина предстала у нее перед глазами: голенький младенец засунут вниз головой в груду соленья. Тельце ребенка быстро вытащили из чана, и поднявшиеся вопли, причитания и плач возвестили об обрушившемся на дом горе. Сбежались все соседи. Люди были ошеломлены увиденным и услышанным. Никто не мог оставаться равнодушным, и каждый торопился высказать свою версию, как такое могло случиться.

         Сосед по имени Ало тоже был там. Это был умный и дальновидный человек, любил спокойно и логически рассуждать и всегда приходил к верному мнению. Сельчане хорошо знали об этой черте его характера, и стоило ему начать выспрашивать и доискиваться до причин чего-то случившегося, то ни у кого не оставалось никаких сомнений, что он обязательно докопается до сути дела и раскроет правду. Ало стоял в группе мужчин, но в общем разговоре не участвовал. Он лишь молча слушал то, что говорили другие, и не упускал ни одного слова.

         — А вы ничего не почувствовали? – неожиданно спросил Ало у Аджо.

         — Что не почувствовали? – Аджо не сразу понял, о чем речь.

         — Ну, в ту ночь, когда воры залезли к вам, никто из домашних ничего не услышал? Например, какой-нибудь шум или что-то еще?

         — Нет, валла, лично я ничего не слышал, — ответил Аджо и покачал головой. – Как назло я спал так крепко, не то эти негодяи так просто не отделались бы! Им тогда просто повезло.

         — А утром, когда все встали, вы не почувствовали, что в домашних вещах копались?

         — Ты смотри-ка, какие Ало вопросы задает, — повернулся к стоявшим рядом один из соседей – мужчина средних лет. – Прямо как настоящий судебный чиновник! – Ало никак не отреагировал и лишь слегка улыбнулся.

         — Не знаю, я ничего не заметил, — ответил Аджо. – Когда невестка сказала, что ребенка в люльке нет, мы уже так смешались, что нам было не до этого. А потом, когда узнали, что вдобавок и воры залезли в дом, мы еще больше растерялись, и тут уж никто не разбирал – что унесли, что оставили… Может, позже хозяйка и обнаружила какую-нибудь пропажу, я не знаю, она мне ничего не говорила. Подожди, я сейчас у нее спрошу, — и Аджо позвал жену: — Женщина[2], подойди-ка сюда.

         Из группы женщин, стоявших рядом, вышла одна среднего возраста, подошла поближе и вопросительно посмотрела на мужа.

         — Послушай, тут спрашивают, на следующее утро, после того, как к нам залезли воры, или позже ты не заметила в доме беспорядка? Может, кто-то рылся в наших вещах? – спросил Аджо.

         — Как не заметила? – отозвалась жена и в присутствии мужчин, как полагается, поспешила отвести взгляд в сторону. – Весь наш стер разворошили, постели для гостей, хурджины, которые были там, всё перевернули.

         — А что-нибудь взяли или нет? – вмешался Ало.

         — Несколько разноцветных головных платков невестки. Больше ничего ценного в хурджинах не было, только это, — ответила хозяйка и посмотрела на мужа, ожидая, что ее спросят еще о чем-то. Но Аджо молчал, и она добавила: — Ведь я тебе в тот же день сказала, что именно унесли.

         — Да-да, ты сказала, — с досадой отозвался Аджо, — да разве всего упомнишь, будь оно проклято… А ведь некоторые берут грех на душу и говорят, что у Аджо есть золото. Только откуда этому золоту взяться? Если бы оно у меня было, разве в наших хурджинах были бы только те тряпки? Что было ценного в этом доме, так это несколько цветастых платков, и те унесли!

         — А той ночью ты совсем не слышала, как плачет ребенок? – уже не обращая внимания на слова Аджо, спросил Ало у хозяйки.

         — Все уже давно спали, как мне что-то такое послышалось, — ответила она. – Мне даже неловко, но вы мне как братья, и, по правде говоря, в ту ночь я спала как убитая до самого утра. Но помню, как в какой-то момент все же уловила краем уха, что ребенок заплакал, — уверенно сказала хозяйка и сложила руки на груди в ожидании дальнейших расспросов. Но никто больше ничего не спросил. Все лишь молча смотрели на Ало: именно он начал этот разговор, и поэтому все с нетерпением ждали, что он скажет дальше. Но Ало не торопился ничего говорить, и было видно, что прежде чем окончательно высказать свое мнение, он хорошенько обдумывает все услышанное.

         — Мне кажется, — степенно прервал молчание Ало, — когда воры взяли продукты, им показалось этого мало, вот они и полезли искать то, чем еще могли бы поживиться. – Тут Ало нарочно сделал паузу, и присутствующие, переглянувшись, прекрасно поняли, куда он клонит. Все хорошо знали, как скуп Аджо и что золото у него водится, вот только он, что бы ни случилось, никогда его не трогает, отчаянно бережет, и один только Бог знает, где его хранит. Видно, не случайно, когда стало известно об исчезновении ребенка и краже продуктов, многие заметили, как Аджо, позабыв о внуке, первым делом кинулся в хлев, внимательно его осмотрел, словно что-то искал, потом облегченно вздохнул и только после этого пересчитал скотину.

         — Видно, они пришли воровать не коров и овец, не то спокойно забрали бы и их тоже, — продолжил Ало излагать свои соображения. – Они нацеливались на продукты и кое-что еще. Наверное, они сперва обчистили кладовую, а потом пробрались в комнату и стали шарить по углам, и именно в этот момент ребенок и заплакал. Те испугались, что сейчас все проснутся, и не нашли никакого другого выхода, как засунуть младенца в чан. Я уверен, именно так и было, и это дело рук только и только воров. Никто, кроме них, не способен на такой грех, и да пусть та же беда обрушится на их головы!

         Некоторое время все стояли молча. Люди поразились услышанному, все были под сильным впечатлением, и каждый в душе не мог не согласиться с теми доводами, которые привел Ало. И действительно, кто еще, кроме воров, этих бессовестных наглецов и безбожников, способен на такой грех и подлость?

         — Да будет проклят тот, кто это сделал! Чтоб не видать им добра и счастья, — обронила в сердцах одна женщина, проходя мимо группы мужчин.

         — Да будет так! – вырвалось со вздохом у некоторых сельчан, а Ало, достав свой кисет, завернул папиросу, закурил и внимательно посмотрел на присутствующих, стараясь прочесть по их лицам, какое впечатление оставили на них его слова.

         — Ты прав, Ало, — словно в ответ на этот немой вопрос прозвучал чей-то высокий мужской голос. – Да будет земля пухом праху твоего отца, ты, как всегда, прав и сказал всё как есть. Действительно, только воры и последние негодяи способны на такую подлость и всё для того, чтобы спасти свою шкуру. У кого еще поднимется рука засунуть невинное дитя вниз головой в чан с соленьем? Только у безбожников, а у воров, как известно, Бога нет. Взываю к тебе, Господи, накажи их по заслугам…

         Толпа в негодовании загудела. Каждый высказывал свое мнение, но все согласились и сошлись на одном: Ало прав, и это дело рук только воров.

         — И прекратите все эти сплетни и глупые разговоры, — снова подал свой голос тот же мужчина, один из почтенных старцев деревни. – Кое-что дошло и до моих ушей, и клянусь вам, все это выдумки и сплетни, которые не стоят и выведенного яйца. Человек не должен нести такую чушь, нельзя говорить то, чего не видел собственными глазами. И это прежде всего касается вас, женщины. Вы слышали, что я сказал? – Женщины слушали его с понурым и притихшим видом, а самые совестливые кивнули головой в знак согласия. – Ну, если так, с сегодняшнего же дня прекращайте все лишние разговоры и молитесь, чтобы Бог наказал виновных, — закончил старейшина свою речь.

         Сплетни и пересуды постепенно стихли и исчезли, но сама история об этом недобром деле сохранилась и, переходя из уст в уста, дошла до наших дней. Плохие дела, дурные поступки не забываются, сколько бы ни прошло времени и сколько поколений бы ни сменилось. Они, как извечное зло, преследуют людей и не дают им покоя.

         Ну а как же с Сывыком?

 

* * *

 

         Воры, орудовавшие в ту ночь в доме Аджо, снова собрались вместе.

         — Вы не забыли о том своем обещании? – обратился ко всем остальным самый старший вор.

         — Нет, мы не забыли, — ответил за всех один из них. – Такое не забывается, и пока мы живы, всегда будем помнить то, что вытворил этот негодяй.

         — Ну, если так, то время пришло, и мы должны выполнить данное нами слово.

         Воры еще немного поговорили, обсудили между собой кое-что, потом незаметно разошлись по своим домам.

         Прошло несколько дней. Вдруг деревню облетела весть, что Сывык найден убитым у самого края поля.

         — Туда ему и дорога, — сказали сельчане. – У него столько грехов на совести, сколько людей по его вине остались голодными… Должен же был найтись кто-нибудь, кто наказал бы его за все тяжкие грехи.

         И действительно, его тяжкий грех не остался безнаказанным. Но кроме тех воров никто так и не узнал, в чем заключался этот грех и за что наступила расплата.