В ТУ НОЧЬ…

В ТУ НОЧЬ…

Посвящается Сентябрьскому восстанию

1961-1975 гг.

         Была ранняя весна 1975 года. Восстание в Южном Курдистане потерпело поражение. Раздающиеся по радио пронзительные звуки вражеской зурны душили и заглушали голос моего народа, боровшегося за свою свободу. Враг праздновал победу, его радио безумно ликовало, а мой народ после многолетней изнуряющей борьбы и на этот раз ничего не добился и снова сел у остывшего тандура.

         Я не выдержал и выключил радио. Но в ушах все еще раздавались звуки ненавистной зурны, и горькая судьба моего многострадального народа, живущего где-то очень далеко, не давала мне покоя.

         Минуло за полночь. Я лег в постель, но никак не мог уснуть. Тысячи мыслей проносились в моей голове, и мой уставший мозг, ставший ареной для противоборства между ними, никак не мог расслабиться и уступить дорогу сну, в котором я так нуждался.  Сколько ни пытался я закрыть глаза, освободиться от тяжести моих дум и заснуть, ничего не получалось – они как злобный дух преследовали меня и гнали прочь мой покой.

         Вдруг раздался телефонный звонок. Я вскочил с постели, устремился к телефону и взял трубку:

         — Алло, алло!

         Но в ответ была лишь мертвая тишина.

         — Алло, алло!

         И снова мне ничего не ответили. Я хотел было поставить трубку, как на том конце провода что-то зазвучало, и до меня донеслись звуки одной курдской песни. Это был голос певицы Айше Шан, которая пела песню «Салыхо»:

…В этом году родного, дорогого Салыха

отправили в Диярбакырскую тюрьму,

И дали ему сто и один год заточения…

…………………………………………………………

Я вызволю моего дорогого Салыха из Диярбакырской тюрьмы.

         Эта песня быстро закончилась, и вслед за ней началась другая – «Гди ло-ло». В ту ночь ее тембр, казалось, был особенно приятен, а голос звучал так нежно и задушевно, что я забыл себя, свои горькие мысли, да и весь мир вокруг и стал пленником этого чудесного пения.

         Она пела долго, и я никак не мог насытиться ее голосом. Я не хотел отрывать от уха телефонную трубку и готов был слушать этот голос до самого утра. Ведь в ту ночь она пела как-то по-другому, не так как всегда… Она пела с израненным сердцем, и вместе с нежностью и задушевностью в ее голосе сквозили горечь, обида и боль. Ее песни словно превратились в протест, который в ту ночь был слышен особенно отчетливо и звонко.

         Песни как неожиданно начались, так внезапно и оборвались.

         — Алло, алло!

         Но трубка молчала. Вдруг раздался щелчок, и послышались прерывистые гудки:

         — Ту, ту, ту…

         Трубку повесили. И до сих пор я так и не узнал, кто же это был – мой доброжелатель, который так тонко почувствовал, что я не могу уснуть и что в ту ночь мои душевные терзания могут развеять лишь курдские песни и чудесный голос Айше Шан… Может, и он услышал по радио звуки вражеской зурны и вошел в мое положение…

         Курдские песни и голос Айше Шан стали лучшей колыбельной для моего уставшего сознания, и в ту ночь я уснул так спокойно, как спал только в детстве тем безмятежным сном до самого утра, что моя мама, как ни старалась, никак не могла меня добудиться.