Хатиф встал и подошел к окну. Вглядываясь вдаль, он нервно курил и молчал. Простояв так довольно долго, он отошел от окна и повернулся ко мне.

— Я тебя не утомил?

— Ну что ты! Я готов слушать хоть до самого утра. Давай, продолжай. Ну же, рассказывай, что было дальше…

Хатиф посмотрел мне в глаза, словно хотел убедиться в искренности моих слов, и продолжил свою историю:

«С того самого дня Зине ни на минуту не отпускала от себя дочь. Если раньше она приходила к моей тете одна, то теперь девочка всегда была с ней. Это был подвижный и живой ребенок, которому быстро становилось скучно в присутствии взрослых, и она то и дело норовила выскочить на улицу поиграть с другими детьми. Иногда, увлекшись разговором, Зине могла этого не заметить, но, спохватившись (а это случалось довольно скоро), тут же срывалась с места, приводила дочь и уже не спускала с нее глаз.

— Куда ж ты убежала? – ласково говорила Зине, сажала девочку себе на колени и так прижимала к себе, словно боялась, что кто-то может ее отнять.

Порой мое сердце наполнялось такой жалостью, что хотелось просто махнуть на всё рукой и сказать несчастной матери: «Не отдавай дочь!». Но тогда вопрос о ее разводе зашел бы в тупик, и дочь тем самым стала бы причиной нашей неминуемой разлуки. Вместе с тем, несмотря на всю мою жалость к этому ребенку, я, как уже тебе рассказывал, не только невзлюбил девчонку, я ее возненавидел! Я не мог ее видеть в том числе и потому, что, как говорили в деревне, она была очень похожа на своего отца. Не знаю, так ли это было на самом деле или нет, — ведь я никогда не видел мужа Зине. Но каждый раз, стоило мне ее увидеть, я невольно вспоминал этого человека, и злость вскипала во мне с еще большей силой.

После того, как Зине отослала то самое письмо, в нашем общении изменилось многое. Конечно, здесь сыграло свою роль присутствие девочки, при которой мы, понятное дело, уже не могли так свободно разговаривать, как раньше. Но дело было не только в этом. Оказалось, что слова не так уж и нужны и что глаза иногда могут сказать больше, намного больше. Мы просто вели молчаливый диалог, просто смотрели друг на друга, и, кажется, этого было достаточно. Хотя… Пару раз я предложил ей встретиться в поле, и когда я сказал об этом в первый раз, она вскинула на меня возмущенные глаза и резко отказалась. Спустя какое-то время я повторил свою просьбу, но на этот раз Зине вся вспыхнула и пригрозила мне:

— Если ты еще раз предложишь мне это, я и сюда перестану приходить. Скажи спасибо, что я встречаюсь с тобой здесь, в доме твоей тети. И чтобы это был последний раз, когда я слышу от тебя такое.

Сказать по правде, у меня и в мыслях ничего дурного не было. Но раз она восприняла мои слова именно так, то я не стал больше поднимать этот вопрос. Как и прежде, мы продолжали встречаться только у моей тети.

Прошло несколько дней. За это время Зине еще больше похудела и осунулась. Она уже не смеялась так звонко, как раньше, всегда была не в настроении и ходила с опущенной головой. Было видно, что что-то ее гложет и не дает покоя. Моя тетя тоже заметила в ней эту перемену и как-то спросила:

— Дочка, ты случаем не заболела? Ты так похудела.

Зине встрепенулась и покраснела, словно ее секрет стал всем известен. Она исподтишка посмотрела на меня, но, увидев, что я спокоен и невозмутим, сразу успокоилась и тихо ответила:

— Нет, тетя, я здорова.

Однажды Зине пришла к тете одна, без дочери. Я поразился – в тот раз она была в таком плохом настроении, что даже смотреть не хотела в мою сторону. Когда тетя вышла, я спросил ее, где дочь.

— Я оставила ее дома. Пусть отвыкает от меня. Не сегодня-завтра нам всё равно предстоит разлука, так пусть хоть реже будет рядом со мной, чтобы потом сильно не плакать, — Зине замолчала, и тут же на ее глаза навернулись слезы.

Нужно было быть слепым, глухим и абсолютно бессердечным, чтобы оставаться равнодушным, но… У меня был свой интерес. Да, да, у меня был свой интерес, хоть я и видел, и чувствовал, и понимал, как ей плохо и горько.

— Ты знаешь, а я ведь не сказала родителям, что послала мужу письмо. Если бы они знали, что у меня есть такие мысли, то никогда бы этого не допустили. Но так было нужно, — это последнее предложение Зине произнесла как-то по-особенному. Она как будто намекала мне на что-то, но на что именно – я тогда не понял. Позже, конечно, я догадался, что к чему, но давай всё по порядку. Потерпи, как только до этого дойдет очередь, я всё объясню».

Хатиф снова замолк. Потом протянул руку к пачке сигарет, вынул из нее одну и немного покатал между пальцами. Затем неспешно зажег спичку и прикурил. Жадно затянувшись несколько раз, он выпустил облако дыма, опустил голову и снова погрузился в воспоминания. Было видно, что ему нужно сконцентрироваться и собраться с мыслями, и я очень хорошо понимал своего друга – продолжать свой непростой рассказ и сохранять при этом всю логику и последовательность событий было совсем нелегко. Ему явно хотелось избежать сумбура и представить передо мной довольно цельную картину случившегося, и надо сказать – ему это хорошо удавалось. Почему-то возникли ассоциации с мудрой и спокойной рукой, которая не спеша перебирает четки и нанизывает одну на другую разноцветные бусины, и каждая горошина – это слово, мысль, образ…

Я не торопил его и тоже закурил, стараясь чем-то заполнить воцарившееся молчание. Мы сидели так довольно долго, а потом он поднял глаза и вопросительно посмотрел на меня так, словно хотел убедиться, не потерял ли я интерес к его рассказу. Я сразу кивнул, дав понять, что внимательно его слушаю, и мой товарищ возобновил свое невеселое повествование:

«В те дни стоило какой-нибудь машине проехать по деревне, Зине тут же выбегала на улицу. Ей казалось, что это приехала семья мужа забирать ее дочь. И когда автомобиль проезжал мимо, она без сил опускалась на завалинку, переводила дух и только потом заходила в дом.

Но все же этот день настал – за девочкой приехали свекровь и младший деверь.

Зине в тот день ни разу не вышла из дома. Я время от времени заходил к тете, но напрасно — она так и не пришла. Тетя же, которая была в курсе всех соседских новостей, рассказала мне, что у них дома был большой скандал. Родители Зине, узнав, что она написала письмо мужу, ругали ее на чем свет стоит. Свекровь с деверем уговаривали ее вернуться к мужу, но она ни в какую не соглашалась. И еще тетя добавила, что Зине ни на секунду не отпускает от себя дочь, словно  боится, что ее тут же заберут и увезут силой. А когда свекровь предложила оставить ребенка у Зине, та снова не согласилась. Из-за этого отец надавал ей пощечин и сказал: «Мы говорим, пусть твоя дочь останется – ты не согласна. Говорим, пусть ее заберут – ты и так не хочешь. Ты что, издеваешься над нами?»

— Кто поймет материнское сердце? – вздохнула тетя. – Она и сама не знает, чего хочет. Будь проклят ее муж, что причинил столько горя и ей, и дочери.

В тот день свекровь Зине и ее деверь не уехали и остались ночевать у них в доме. Я просидел у тети до позднего вечера, но так и не смог с ней встретиться».

— А знаешь что, — и Хатиф внезапно повернулся ко мне и заметно оживился, — мне становится легче, когда всё это тебе рассказываю. Я даже рад, что не уехал домой. Видно, правду говорят, что когда кому-то рассказываешь о своей беде, на сердце становится легче. Извини, что тебя утомляю, но у меня словно гора с плеч упала.

— О чем ты говоришь! Я только рад, что ты остался и у нас появилась возможность поговорить. У меня давно не было такого интересного собеседника, а рассказывать ты умеешь – так подробно, с душой, что, честно говоря, я готов тебя слушать день и ночь, — заверил я Хатифа, и он вернулся к своей истории:

 «На следующий день я как раз шел к тете, когда заметил, что из отцовского дома Зине вышли четверо взрослых и один ребенок.  Я сразу же остановился и понял, что сейчас произойдет что-то очень важное, причем не только для Зине, но и для меня лично. С того расстояния, где я находился, всё хорошо было видно, и я сразу отметил, что Зине с ними не было. Это были ее свекровь, деверь и мать с отцом, которые держали девочку за руку. Дойдя до середины деревни, они остановились и стали ждать молоковоз, который должен был ехать в райцентр. Там гостям нужно было поймать машину, чтобы добраться до железнодорожной станции, а оттуда – уже поездом в город. 

Я обратил внимание, что двери ее отцовского дома были закрыты и никого рядом не было. Пока они стояли, к ним подошли несколько женщин и окружили их. Вдруг я увидел, как дверь ее дома распахнулась, и Зине, как разъяренная медведица, вылетела из дома, бросилась к ним, схватила ребенка на руки и крепко прижала к себе. Мать хотела забрать девочку, но Зине решительно уклонилась от протянутых рук и не отдала дочь. Она гладила ее по голове, прижимала к себе, потом смотрела на нее и снова целовала и обнимала. И так продолжалось до тех пор, пока молоковоз, отъехавший от колхозного хлева, не остановился рядом с ними.

Свекровь с сыном сели в телегу, но Зине всё еще не отпускала ребенка. Девочка тоже обхватила мать ручонками и крепко прижималась к ней. Мать Зине снова попыталась взять девочку на руки, но та не отдавала. Потом отец наклонился к Зине и, похоже, сказал ей, чтобы она тоже садилась с ними в телегу. И тогда Зине, словно очнувшись, неожиданно для всех решительно посадила ребенка к свекрови, вытерла подолом платья глаза и отвернулась. Телега тронулась.

Мать подошла к Зине, взяла ее руку и потянула по направлению к дому. Они сделали несколько шагов, и даже издалека было видно, что Зине еле передвигает ноги. Телега отъехала и была уже довольно далеко, как вдруг Зине вырвала руку и бросилась за молоковозом. Мы остолбенели. Телега ехала все быстрее. Все, кто были в ней, сидели спиной и не видели, что она бежит за ними. Я застыл на месте, и лишь одна мысль стучала у меня в голове: «Сейчас она уедет, сейчас она уедет…»

Зине бежала за телегой, не останавливаясь. Волосы ее растрепались, косынка упала на землю, но она ничего не замечала. Мать кинулась за ней, всё плакала и звала ее. Одна из женщин несколько раз окликнула погонщика, и наконец молоковоз остановился. Зине подбежала, вскочила на повозку, схватила дочь и крепко прижала к груди. Погонщик взмахнул плетью, повозка тронулась, и мать Зине остановилась как вкопанная и с заплаканными глазами смотрела ей вслед…

Я просто окаменел… Мне трудно описать свое состояние в тот момент… Это было очень тяжело. Я был уверен, что Зине больше не вернется. Я простоял так до тех пор, пока повозка не скрылась из виду. Потом медленно побрел в сторону дома тети в надежде узнать у домочадцев хотя бы что-нибудь… Но и там все были в недоумении. Никто ничего толком не знал, разве только то, что Зине сама послала весточку, чтобы дочь забрали, что утром она сама собирала ее в дорогу, искупала, приодела и попросила родителей проводить ребенка. С ними же она идти отказалась: сказала «не пойду», и всё. Но что случилось потом? Почему она так поступила? Даже ее мать, которая в тот момент вся в слезах пришла к моей тете, и та не знала, почему Зине уехала и вернется ли.

Но скажу тебе честно – я был рад, что она уехала. Я очень ее любил, но та сцена меня просто потрясла. Хоть я и желал в душе отъезда ее дочери, но даже вообразить себе не мог, как это будет выглядеть и насколько это всё ужасно. И я понял, что не хочу разлучать мать с дочерью! Для меня стало очевидным одно – хуже этого в жизни ничего не может быть. Я говорил себе: черт с ней, с моей любовью, пусть только я не стану причиной, которая оторвала бы мать от ребенка… И я знал, что даже если Зине вернется, перед ней будут только два пути: или она с горя что-нибудь с собой вытворит, или же все-таки последует за своей дочерью. А последнее было хуже всего, потому что означало бы лишь унижение и бесчестие. Конечно, я не хотел, чтобы на ее имя легла хоть малейшая тень, и поэтому считал, что уж лучше ей уехать сейчас, с дочерью. Да и разговоров так будет меньше — люди скажут, что свекровь и деверь уговорили ее вернуться, и всё встанет на свои места.

Я, потрясенный и убитый, сидел у тети довольно долго, а потом с  разбитым сердцем и тяжелыми мыслями встал и побрел домой. Посреди деревни собрался народ. Все только и делали, что обсуждали недавнее событие. Кто-то жалел Зине, кто-то осуждал, но все сходились в одном: она мать и материнское сердце не устояло перед страхом разлуки.

Прошло несколько часов. В какой-то момент, случайно выглянув на улицу, я вдруг увидел, что кто-то пешком направляется в деревню. На мгновение показалось, что это Зине, и сердце мое екнуло, но в следующую же секунду я отогнал от себя эту мысль, которая показалась мне абсолютно нелепой. Нет, не может быть, чтобы это была Зине. Ведь она уезжала отсюда в таком состоянии, что не могла так скоро расстаться с дочерью и вернуться обратно.

Я не отрывая глаз смотрел на путника. Да, все-таки это была Зине… Она шла окольными путями, мимо домов, чуть выше оживленной улицы, она шла, опустив голову и еле передвигая ноги. Дойдя до своего дома, Зине, так и не подняв головы, зашла во двор и скрылась за дверью. Я, ошеломленный, смотрел ей вслед, не веря своим глазам. Еще очень долго я не отводил взгляд от их дома, почему-то глупо надеясь, что она может выйти и мы с ней поговорим. Но всё напрасно – до самого вечера Зине так ни разу не появилась.

Наутро я помчался к тете, но Зине там не было – она не пришла. Не пришла она и на следующий день. А позже я узнал, что Зине от горя слегла.

— Врагу не пожелаешь такого, — сокрушалась тетя, — бедная девочка. Да чтоб им пусто было, всем тем, кто разлучил мать и ребенка.

Я вздрогнул. Тетя, сама того не подозревая, фактически проклинала и меня, и мне стало не по себе. Ведь именно я был если не единственной, то хотя бы одной из главных причин того, что Зине отдала дочь. Да, я чувствовал за собой эту вину и чувствовал себя отвратительно.

На третий день Зине все-таки пришла. За это время она сильно изменилась – похудела, потемнела лицом, и казалось, душа еле теплится в ее маленьком изможденном теле. Она тихонько опустилась на свое обычное место и как человек, который чувствует за собой большую вину, сидела понурая и подавленная.

— Доченька, нельзя так убиваться, — стала утешать ее тетя, — ведь ты себя доконаешь. Еще, не дай Бог, с тобой что-то случится. Потерпи, родная,  Всевышний видит всё, он справедлив и отомстит за тебя.

Зине громко всхлипнула и разрыдалась:

— Я сама виновата, тетя, я сама! Я никого не виню. Если Бог кого и накажет, то пусть только меня, я это заслужила…

Потом Зине рассказала, что проводила их только до райцентра. Вначале даже хотела ехать с ними, но потом передумала и вернулась в деревню.

— Чтоб я провалилась, — Зине не могла успокоиться, — мне надо было уехать с ними. Ведь теперь доченька моя там одна. Кто о ней позаботится, кто покормит ее, кто напоит, кто искупает…

И Зине зашлась слезами. Она плакала так горько, что сердце рвалось на части, и на это невозможно было смотреть. Сначала тетя слушала ее молча, понимая, что только выплакавшись, Зине может немного успокоиться. Потом, чтобы хоть чуточку ее отвлечь, она заговорила о чем-то и постаралась перевести разговор на другую тему. Но и это не помогло: Зине ни на секунду не забывала о дочери и в разговоре постоянно возвращалась к ней. Увидев вдруг в окне девочек – ровесниц дочери, она снова разразилась рыданиями. Я был полностью растерян и не знал, чем ей помочь. Оставить ее и уйти я не мог, и утешить тоже было не в моих силах. Каждый раз от ее взгляда меня словно било током, настолько враждебными и злобными в тот момент были ее глаза. Да и в разговоре она то и дело кормила меня намеками, такими понятными для меня и, к счастью, непонятными для моей тети».

 1  2  3  4