Как-то раз тетя пошла в сарай, оставив нас наедине на несколько драгоценных минут. Я, не теряя ни секунды, тут же спросил Зине:

— Почему ты так поступила?

Она посмотрела на меня, потом опустила голову и долго молчала.

— Так получилось, — сказала наконец она и вздохнула. – Я не могла перечить отцу. Кто знает, может, судьба у меня такая, — и она пристально посмотрела мне в глаза. – Говорят, вернуться с полпути никогда не поздно, — добавила она, и я уловил в этих словах довольно прозрачный намек.

Я понял, что она, как и прежде, любит меня. Я тоже любил ее, но между нами стояли такие трудности, которые мы не могли решить, во всяком случае, пока. По-хорошему мне ее просто не отдали бы. Муж не отпускал ее, их общая дочь была с ней. Если бы, допустим, я похитил Зине, то между моей родней и родней ее мужа началась бы настоящая война. А мой средний брат и дядя жили в городе, и мне совсем не хотелось впутывать их во всё это. Значит, и украсть ее я тоже не мог. И что мне было делать? Голова шла кругом, я полностью отдался вновь захватившему меня сладкому чувству, и мне совсем не хотелось думать о будущем. И, конечно, мне совершенно не приходило в голову, что такое наше поведение может повлечь за собой ненужные разговоры и кривотолки, потому что я всецело был поглощен ею, волнующими, будоражащими кровь встречами и возрождением нашей любви».

Хатиф встал, подошел к книжному шкафу и стал перебирать книги. Вернув последний томик на полку, он снова принялся ходить по комнате туда-сюда. Я понимал, как ему нелегко всё вспоминать, и поэтому его не торопил. Походив и немного успокоившись, Хатиф сел, закурил и повел свой рассказ дальше:

«Мне наивно казалось, что никто ни о чем не догадывается. Но тетя была женщиной умной и всё прекрасно замечала. И как-то раз после ухода Зине она открыто сказала мне: «Сынок, не связывайся ты с ней. Не надо, чтобы у твоего брата и дяди из-за нее были неприятности. Если хочешь на ней жениться, то пусть сначала ее муж с ней разведется. А уже потом мы пойдем и для тебя ее сосватаем. Сделаем всё, как полагается, как того требуют наши обычаи. Она девушка хорошая, и что поделаешь, если у нее судьба такая…» Услышав это, я так растерялся, что ничего не ответил. Мне стало ужасно неловко, даже стыдно от того, что тетя обо всем догадалась, и в страшном смущении я не стал задерживаться и поспешил уйти.

После этого разговора я несколько дней не решался идти к тете. Сердце рвалось туда, потому что ее дом был единственным местом, где я мог видеться с Зине, не вызывая при этом пересудов и лишних разговоров. Но слова тети словно отрезвили меня и заставили посмотреть на всё как бы со стороны. Понимая всю двусмысленность своего положения, я всё же продолжал в душе искать повод пойти туда, но ничего не мог придумать. Однако всё разрешилось само собой: тетя, словно почувствовав мое состояние, сама послала своего сына за мной, и с того дня мои постоянные визиты к тете снова стали обычным делом».

Рассказ Хатифа прервался на несколько минут: в комнату заглянула моя жена – она принесла нам несколько пачек сигарет. С ее уходом Хатиф повернулся ко мне и спросил:

—  Это ничего, что мы с тобой здесь сидим и разговариваем? Как-то неудобно перед твоей женой.

Я уверил его, что всё в порядке и что у нее нет в характере вмешиваться в мужские разговоры. Он кивнул, отпил еще немного минералки и вернулся к прерванному рассказу.

«Зине чувствовала мою скрытую неприязнь в отношении ее дочери, и для того, чтобы понять это, не нужны были слова – мы и без них прекрасно понимали друг друга. И поэтому, приходя к моей тете, она никогда не брала девочку с собой. В очередной раз, когда мы ненадолго остались одни, я не выдержал и спросил ее:

— А почему ты не отсылаешь дочь к отцу?

Зине кинула на меня быстрый и недовольный взгляд, потом опустила голову и немного помолчала.

— Она же моя кровинушка, — тихо произнесла  она. – Отослать ее к отцу – всё равно, что отрезать от моего сердца кусок. Не могу я…

— Я понимаю тебя, но всё же она член их семьи, и они тоже за нее в ответе. Пока ты не отдашь им дочь, они от тебя не отстанут. Ведь это так, согласись.

— А если они оставят меня в покое, что тогда? – осторожно спросила Зине.

— Тогда мы, как полагается, придем и тебя сосватаем[1].

По выражению ее глаз я почувствовал, что мой краткий и лаконичный ответ ей понравился и что на какой-то момент она даже забыла про свою дочь и всё, что с ней связано. Но на смену одним сомнениям пришли другие.

— А ты не боишься того, что люди начнут судачить, что ты, молодой неженатый парень, взял да и женился на разведенной женщине? – и посмотрела мне прямо в глаза. Я понял, что она много думала над этим вопросом, и поэтому хотела не только услышать мои слова, но и увидеть выражение моих глаз. Да, она не отрывала от меня своего взгляда, пытаясь прочесть в них единственно правильный ответ.

— А это уже мое дело и никого не касается, что и как я буду делать, — уверенно сказал я. – Я не променяю один твой мизинец на тысячу девушек.

Нетрудно было заметить, что и этот мой ответ ей понравился: настороженный взгляд немного смягчился, и напряженность куда-то исчезла.

— Но ведь разговоры все равно будут… — она вздохнула, а потом вдруг резко опомнилась и снова заговорила о дочери: — И все же я не понимаю, почему ты так плохо настроен против моей дочурки?! Что она тебе сделала? Разве она нам помешает?

Эти слова застигли меня врасплох. Я совсем был не готов к такому прямому вопросу и не знал, что ответить. Потом немного помялся и с глупым, как я сейчас понимаю, упрямством  повторил:

— Пока дочь у тебя, мы не можем прийти и посвататься.

— Не ври, — покачала она головой. – Что, я не знаю, в чем дело? Ты ведь ненавидишь ее, вот только не понимаю, чем эта крошка могла тебе не угодить!

— Поверь мне, я не против нее, вот только ничего у нас с тобой не получится, пока она будет оставаться с тобой! Ничего, понимаешь? Ничего!

Зине застывшим взглядом смотрела на меня. Я и сейчас не могу толком понять, что больше всего ее поразило: то, что я подходил к вопросу о ее дочери именно так, а не иначе, или то, что я открыто и прямо всё высказал. Наверное, и то, и другое. Это был очень тяжелый момент. Я растерялся, потому что главное слово теперь оставалось за ней, и от ее решения зависело всё, что будет с нами дальше. Она отвела взгляд куда-то в сторону, и я заметил, как ее глаза наполнились слезами.

— Ну, если ты так считаешь… — ее голос дрожал, а из широко раскрытых глаз выкатились две крупные слезы, — если хочешь… пусть так оно и будет. Но учти — этот грех будет на твоей совести.

И Зине, даже не глядя на меня, поспешно вытерла глаза и быстро вышла».

Дверь открылась, и снова к нам заглянула моя жена. Хатиф сразу же умолк.

— Извини, брат Хатиф, — обратилась она сначала к нему, а потом повернулась ко мне. – Я загляну к соседке напротив и буду там. Если что-то понадобится, дай знать. Детей я уже уложила.

Она ушла. Я закрыл за ней дверь и вернулся к Хатифу. Он в задумчивости теребил коробок спичек и молчал. Потом глубоко вздохнул и стал рассказывать дальше.

«После этого Зине несколько дней не показывалась. Я забеспокоился и решил, что она передумала отсылать дочь к мужу. А что еще я мог подумать, когда несколько раз видел, как она, заметив меня, тут же отворачивалась и заходила обратно домой?

Я был обескуражен и не знал, что и думать. И почему-то мне хотелось верить, что наши встречи прекратились по какой-то другой и очень банальной причине. Ну, скажем, из-за того, что ее мать и моя тетя не поладили друг с другом. Но отношения между ними были хороши как прежде, и вопрос о том, почему Зине избегает наших встреч, оставался для меня открытым. И для того, чтобы выяснить всё до конца, я продолжал упорно каждый день ходить к тете.

В очередной раз, подходя к ее дому, я нарочно замедлил шаг, чтобы Зине могла меня заметить. И действительно, в тот раз она оказалась поблизости и, поймав мой взгляд, еле заметно кивнула мне в ту сторону, давая тем самым понять, что сейчас придет. Я, окрыленный, уже скоро был на месте и с нетерпением стал ждать. И она пришла, но это была совсем не та Зине, которую я ожидал увидеть. Поникшая, с опухшими и красными глазами, она выглядела так, словно вернулась с чьих-то похорон. Присев в сторонке, она метнула на меня такой враждебный взгляд, что мне стало не по себе. Тетя тут же вышла куда-то, и мы остались одни. Я понимал, что Зине что-то для себя уже решила, и ждал ее слов как приговора. Но она молчала и смотрела куда-то в сторону, как будто меня в комнате и вовсе не было. Видя, что она не собирается начинать разговор, я первым решился прервать тягостное молчание:

— Почему ты не приходила? Что-то случилось?

Она не издала ни звука. Подождав, я повторил свой вопрос. Вдруг она подняла голову и, еле сдерживая слезы, посмотрела мне прямо в глаза.

— Я сделала то, что ты хотел, — ее голос прерывался от волнения.

Я сперва не понял, о чем она говорит.

— Сделала то, что я хотел? О чем ты?

— Да-да, я сделала то, что ты хотел, — повторила она и с трудом сглотнула подкативший к горлу комок. – Ты ведь сам хотел, чтобы они пришли и забрали свою дочь. Разве не так? Разве не этого ты хотел? – и залилась слезами.

Наступило молчание. Я не знал, что сказать, да и что тут скажешь? Зине сидела передо мной вся убитая горем, а мне не приходило в голову ровным счетом ничего, что могло бы хоть чуточку ее утешить. Всё это было очень тяжело. Она плакала, и очень долго. Потом немного успокоилась и только изредка продолжала всхлипывать и вытирать платочком покрасневшие от слез глаза.

— Знаешь, я много думала и поняла, что ты прав, — она не переставала дрожащими руками теребить платок. – Так нельзя, они должны прийти и забрать свою дочь. Я знаю, о похищении не может быть и речи – это глупо и вдобавок опасно. Во-первых, я против, а во-вторых, есть твой дядя и твой брат, которые живут в городе, и если что, то они могут пострадать в первую очередь – ведь от этих людей можно ожидать чего угодно, а я вовсе не хочу становиться причиной чьих-то бед и неприятностей. Я уже не говорю о сватовстве, оно просто бессмысленно. Ведь пока девочка у меня, мы хочешь — не хочешь, но все-таки муж и жена. А к замужней женщине сватов не посылают – не по-людски это…- и она снова горько заплакала.

Я понимал, что самое лучшее для Зине в тот момент – это вволю выплакаться. К счастью, тетя всё еще не возвращалась, и я молчал, не желая еще больше растравлять ее сердечную рану. Зине, поплакав, стала наконец успокаиваться, потом вытерла глаза промокшим насквозь платком и, внезапно овладев собой, сказала мне:

— А знаешь, я и письмо отправила им сегодня, чтобы они приехали и забрали свою дочь. Я такое им письмо написала, что они, если они еще люди, вовек этого не забудут. Я в нем всё выложила!

Зине ждала моей реакции, но мне нечего было ей ответить. Сказать, что она правильно поступила, я не мог, поскольку снова разбередил бы ей рану, а она только-только начала успокаиваться. И сказать, что она не права, я также не мог, потому что то, что она сделала, меня, что греха таить, вполне устраивало. Я смотрел на нее и ловил себя на том, что испытываю двоякие чувства. С одной стороны, я думал о том, как ей сейчас тяжело, и искренне болел за нее душой. Но с другой стороны, сердце мое ликовало: ведь таким образом между нами исчезали все преграды, и мы могли бы создать семью и быть вместе. Я действительно не знал, как ее утешить, и при этом старался изо всех сил не выдать себя и скрыть ту невольную радость, которая так внезапно на меня нахлынула. Я боялся, что могу ляпнуть что-то лишнее, и поэтому не торопился с ответом.

Странное все-таки существо человек. И никому не суждено до конца постичь тайну человеческой души. Я сам себя не понимал. С одной стороны, я видел, что становлюсь причиной того, что мать оставляет ради меня свое дитя, и это не могло не печалить меня. Но, с другой стороны, я также осознавал, что эта их беда способна повлечь за собой счастливые перемены в моей собственной жизни. Эти две мысли развернули в моей голове настоящее сражение. Я был совершенно сбит с толку, моя совесть предательски молчала, и я не знал, что делать дальше. Наверное, несмотря ни на что, внутри человека всё же остаётся что-то дикое, и если тому способствуют обстоятельства, оно тотчас же поднимает голову и дает о себе знать».

* * * * *

[1]Чтобы помочь читателю разобраться, как в курдском обществе обычно решался вопрос ребенка в случае развода родителей, переводчик счел уместным дать следующие пояснения. Рассказ был написан в 1974 году, и в то время, если ребенок был мал, то при разводе его часто забирала сторона отца. Причиной тому обычно становились соображения, что мать может снова выйти замуж, а воспитание отчимом при живом отце считалось постыдным и недопустимым.

 1  2  3  4