МИНИАТЮРЫ

 

 

МИНИАТЮРЫ

          

 Нет, не могу поехать…

          

          

         Односельчане часто спрашивают меня: «Почему не приезжаешь в деревню? Может, ты обиделся?»

         А как мне ехать, когда дорога к дому заросла травой по пояс, а детская колыбель и заботы юности превратились в руины?

         Нет, обиды у меня нет. А если и есть, то только на мою мать за то, что закрыла дверь нашего дома, а ключи забрала с собой и безвременно ушла в другой мир…

         Нет, не могу поехать в деревню. Поехать в деревню и не зайти в свой дом… Не могу…

          

          

Любовь, которая давно прошла

 

          Мы давно не виделись. После нашей последней встречи прошло много времени: она стала матерью, я – отцом.

         Когда мы в этот раз встретились, то долго смотрели друг на друга, и каждый прочитал в глазах другого ту любовь, которая давно прошла, но… Мы говорили только о своих детях. Говорили о них, которые еще больше отдаляли нас друг от друга. Потому что я не хотел, чтобы у ее детей появился отчим, а она не хотела, чтобы у моих детей появилась мачеха.

         Мы встретились лишь раз, но и этого было достаточно, чтобы тот огонь разгорелся еще сильнее и потом долго тлел как стог сырого сена.

          

          

Ах, как хотелось бы…

          

          Ах, как хотелось бы опять оказаться в деревне… И чтобы опять там справляли свадьбу. Молодежь бы собралась в центре деревни, иногда поглядывая то в сторону дома, где шла свадьба, то в сторону стайки молодых девушек. Под звуки зурны выносили бы дерево жениха1, которое из дома в дом совершало бы круг по деревне. А мы бы собрались вокруг него и радовались вместе со всеми новому союзу.

         И пусть опять у нас не было бы праздничных одежд. Я бы опять послал бы мать найти для меня в деревне что-нибудь подходящее. Я бы надел эти чужие вещи, прошелся бы в них по деревне, а потом пошел бы на свадьбу. В говянде искал бы глазами мою любимую. В душе бы радовался, что она видит меня приодетым (пусть даже и в чужой одежде!). Пока свадьба не закончилась бы, я не вышел бы из говянда.

         Как хотелось бы, чтобы все это было, а мое тогдашнее понимание было таким, как сейчас.

         Ах, как хотелось бы опять оказаться в деревне!..

          

          

Но почему?

          

          Еду поездом в город на свидание с любимой… И кажется, что поезд мне назло едет так медленно! Так медленно, что сердце готово выскочить из груди. Он совсем не торопится, а как хотелось бы, чтобы он набрал скорость и мчался как ветер…

         Но почему, почему он так тащится?

         Возвращаюсь из города. Попрощался с любимой, оставил у нее частичку своего сердца и возвращаюсь. А теперь кажется, что поезд мне назло мчится как ветер. Словно необузданный конь несется по дикой степи, так и он, набрав скорость, стремительно уносит меня от моей любимой. Что ему до моих желаний? Ему и невдомек, что мне хочется одного – чтобы он вообще не выезжал из города.

         Но почему этот поезд так мчится? А может, кому-то в нем кажется, что он едет слишком медленно?

          

          

 Ответ солдата

          

          Старого солдата как-то спросили:

         — Ты был на войне, видел столько смертей и горя. Но есть ли что-то, что потрясло тебя больше всего?

         — Пока я жив, не забуду двух вещей. Одно – когда увидел, как маленькая девочка прижалась к груди убитой матери. Второе – когда война закончилась и я вернулся домой, меня не узнал мой сын, который родился после моего ухода на фронт. Вот этого я никогда не забуду.

          

 

Две пули

           

         Говорят, два курда были заклятыми врагами. Каждый искал удобный случай убить другого.

         Как-то раз один из них пробирается в шатер другого. Видит, враг его спит. Он решает дождаться, пока спящий не проснется, садится у изголовья и ждет. Видит, тот проснется нескоро, встает, бросает на него задумчивый взгляд и, уходя, кладет на подушку спящего две пули и выходит.

         Когда тот просыпается, видит эти две пули и, покачав головой, говорит:

         — Смотри-ка, а ведь он мог меня спящим убить. Но не убил. Да, я даже где-то рад, что такой человек, как он, мой враг. Даже враг не должен быть подлым.

          

          

 Смерть принял в лицо

          

          Рассказывают, как однажды враг напал на одно курдское племя. Вместе со всеми бойцами глава племени посылает на войну и своего сына.

         В боях сын был убит. Его тело кладут на спину коня и везут к отцовскому дому. Когда отец узнает, что сын погиб и везут его тело, посылает вперед гонцов.

         — Поезжайте и узнайте, с какой стороны у него рана – со спины или на груди. И скажите им, чтобы они, пока не получат мой ответ, не привозили тело.

         Гонцы едут, смотрят, рана у убитого на груди. Возвращаются и рассказывают об этом отцу.

         — Значит, это мой сын, — говорит отец. – Не струсил, не побежал от врага. Смерть принял в лицо. Ступайте, привезите его тело. Вот теперь мы можем оплакать его как полагается.

          

 Во имя свободы

          

          Как-то раз злейший враг Мустафы Барзани1 направляется в расположение его штаба. Приблизившись, он спрашивает у окруживших его пешмарга:

         — Где Барзани? Мне надо с ним поговорить.

         Пешмарга удивляются, но идут и докладывают Барзани. Он распоряжается, чтобы того пропустили.

         Когда пешмарга требуют, чтобы он сначала сдал оружие и только потом зашел, он отказывается:

         — Какой курд без оружия? Я что, у вас в плену?

         При этих словах Барзани выходит, делает знак пешмарга и заводит пришедшего к себе.

         — Барзани, ты прекрасно знаешь – мы враги и давно хотим отомстить друг другу. Но сегодня я пришел сказать тебе, что на время готов забыть о нашей вражде. Я вижу, ты ведешь борьбу не за себя, не за свое имя или семью и не за свой род, а за курдский народ. И поэтому с этого момента я и мой род присоединяемся к этой борьбе. Но знай: в тот день, когда ты достигнешь своей цели, когда курдский народ будет освобожден, с того дня мы опять станем врагами.

         Барзани подводит руку к своему поясу, достает из кобуры револьвер, протягивает ему и говорит:

         — Возьми. В тот день, когда курды получат свободу, этим револьвером можешь меня убить.

          

 Тяжелое горе

          

                   В Курдистане шла война. Курды в очередной раз поднялись на борьбу за свои национальные и человеческие права.

                  У одной курдянки было шесть сыновей. Все они идут воевать, и пятеро погибают на полях сражений. Когда один за другим привозят их тела, мать не оплакивает их. Но когда погибает ее шестой сын и привозят его тело, только тогда она, выплакав все глаза, облачается в глубокий траур.

                  Соседи и близкие спрашивают ее:

                  — Как же так? Неужели твое сердце не болело за тех пятерых? Почему оплакиваешь только этого?

                  На что она отвечает:

                  — Дети есть дети. Все шестеро моя кровинушка. Я не плакала оттого, что вместо одного шел воевать другой. А в трауре я потому, что у меня больше нет сыновей послать на войну. Вот самое тяжелое горе.

          

 Смех и выгода?

 

                  Сколько фальши, сколько подхалимства и подобострастия в смехе твоем! Как же я ненавижу тебя и этот смех…

                  В нем – вся низость и подлость твоей души. Ты можешь лицемерно гоготать, если это в твоих интересах. Ты можешь заливаться смехом, подхалимничая перед теми, кто выше тебя по положению. Стоит им «пошутить», какой бы бездарной и безвкусной ни была эта «шутка», ты так начинаешь давиться от смеха, что со стороны кажется, будто этот смех искренен и неподделен. Но ты никогда не смеешься от души. Ты не можешь смеяться от души. Даже в смехе твоем есть расчет и выгода. Ты не станешь смеяться даже над самой острой шуткой, если посчитаешь, что для тебя в том нет хоть малейшей пользы. Ты даже не улыбнешься…

                  Смех и выгода? Смех и расчет? Может ли человек в своем смехе быть таким продажным? А ты такой. И я уверен, что ты не только смех, но и душу свою можешь продать. Продающий смех продаст и душу. Продаешь–не продаешь – дело твое. Вот только жаль, что есть люди, принимающие твой фальшивый смех за чистую монету, а тебя – за достойного человека.

                  И как они не чувствуют этой фальши? Как не замечают того, насколько твой смех неестественен, наигран и натянут? Как не видят этого?

                  Ох, уж этот твой смех, продажный лицемерный и лживый! Как же я возненавидел тебя и твой смех…

          

 Смерть

 

         Листок с шелестом упал с дерева. Не знаю, почувствовало дерево боль или нет, но у меня ёкнуло сердце, и почему-то вдруг подумалось о смерти.

          

 Дети

 

         Творения писателя – как его дети. Пока не изданы, они любимы и сладки, как твои малыши. А опубликованные – они как повзрослевшие твои дети, уже вышедшие из-под родительской опеки и отдалившиеся от родного крова.