ВСЯКАЯ ВСЯЧИНА

ВСЯКАЯ  ВСЯЧИНА

НУ,  КАК  МНЕ  ЕМУ  ВЕРИТЬ?

          Был один такой курдский поэт: писал стихи о курдской девушке, воспевал ее красоту, восхищался ею и был от нее без ума. Когда-то она была его невестой, обычной девушкой без образования и, по его мнению, слишком простой, чтобы связать с ней свою жизнь. Он расторг ту помолвку, и она вышла замуж за другого, попав в бедную семью, где кусок хлеба был роскошью.

         А он знай себе сочинял стихи о своей любви, о том, как сильно любит красавицу-курдянку, о том, как лишился покоя и днем, и ночью… Он сочинял стихи, публиковал их, получал гонорары, покупал на эти деньги сладости и относил своей жене – женщине другой национальности. Курдянка оставалась без своей доли, а чужая женщина за ее счет ела, пила и наслаждалась жизнью.

         Ну, и как мне верить этому поэту?

 И  «ЛИРИК»,  И  ПАЛАЧ,  И  «ПАЦИФИСТ»

          Он был судьей. Кто хоть раз видел, как он ведет судебные заседания и какие выносит приговоры (будь то виновным или невиновным), то понимал, насколько жестокими могут быть законы правосудия.

         Он также писал стихи и считал себя большим поэтом. Напыщенными и высокопарными словами он воспевал в них человека, природу, любовь и гуманизм.

         Итак, одной рукой он подписывал судебные решения и очень часто приговаривал невиновных к смертной казни, а другой рукой писал пустые стихи, в которых разглагольствовал о справедливости, правде и человеколюбии.

         Ну, и как мне верить написанному этой рукой?

         Но он был не виноват. Время было такое: каждый более-менее образованный курд считал своим долгом писать стихи и мнил себя поэтом. А кто был с этим не согласен, тот рисковал завоевать себе дурную славу и прослыть безмозглым, а то и вовсе врагом нашей культуры.

        Однажды, когда на собрании секции курдских писателей обсуждался вопрос публикации сборника его произведений, один наш известный поэт высказал свое мнение и назвал их «не художественными», а стихотворение «Мир» вообще подверг резкой критике.

             Автор «стихотворения» возмущенно обратился к нему:

           — Ты что, против мира?

      — Я не против мира, — ответил тот. – Я против тех вещей, которые выпускаются под видом художественной литературы.

         Раздался громкий хохот наших молодых поэтов и писателей. Это был голос молодых, который на ниве нашей художественной литературы уже отчетливо был слышен.

«УМЕР  ДАВНЫМ-ДАВНО»

          В Ереване жила одна курдская семья. Родители мужа и жены еще много лет назад были убиты во время погромов в Турции. Сами они уцелели чудом и еще маленькими сумели бежать оттуда в Армению. Оба выросли в одном детском доме, там и познакомились, потом поженились, муж получил высшее образование и стал работать в одном государственном учреждении. У них родилось трое детей: дочь и два сына. Семья эта была очень нелюдимой и замкнутой: никаких гостей у них практически не бывало, да и сами они никуда не ходили. Вроде бы на первый взгляд казалось, что семья живет очень дружно и соблюдает все обычаи и традиции. Но это была лишь видимость: они были очень далеки от национального духа, держались подчеркнуто обособленно и чурались общества своих соотечественников.

         Однажды мы услышали о том, что глава этой семьи умер. Я и мой друг решили пойти туда и выразить сыновьям покойного свое соболезнование. С большим трудом нашли тот дом и квартиру, где жила семья, и, наконец, вошли. Был полдень. Посреди комнаты на столе стоял гроб с телом, а жена и дочь сидели не рядом с покойным, а в самом дальнем углу на диване. Больше никого в комнате не было, и мы спросили, а где сыновья. Нам ответили, что они «спят в соседней комнате». Мать с дочерью разговаривали довольно бойко и оживленно. Ни охов, ни вздохов, ни тем более слез и в помине не было. Глядя на их поведение, никто и никогда не догадался бы о том, что умер супруг, отец и глава семьи.

         Мы с товарищем немного постояли, переглянулись, и я негромко сказал ему:

         — Пойдем отсюда. Видно, покойник не сейчас умер, а давным-давно.

         Не знаю, услышали ли мать и дочь эти мои слова или нет. Я думаю, что услышали, но мне было все равно.

         Мой товарищ удивился и спросил меня:

         — Как это «умер давным-давно»? Почему так говоришь?

         — А потому, что если бы он не умер давным-давно, то тогда бы чувствовалось, что мы пришли в дом, где совсем недавно потеряли главу семьи и искренне его оплакивают. А тут что? С одной стороны, сыновья средь бела дня идут и ложатся спать в соседней комнате, с другой стороны, жена и дочь так сладко друг с другом разговаривают, будто не виделись годами… Я, конечно, не сторонник того, чтобы женщины на похоронах непременно рвали на себе волосы и царапали себе лица. Но скорбь должна быть скорбью, а здесь мы ничего подобного не увидели, потому что бедняга умер давным-давно, и никому до него нет никакого дела.

         И мы поспешили покинуть этот дом.

СКУПОЙ

          Двое наших односельчан – один взрослый, другой молодой – пешком возвращаются из Гюмри. Дело было летом, путь был неблизкий, и оба проголодались. Когда подходят к деревне Пошт, взрослый говорит молодому:

         — Здесь живет один мой знакомый. Давай сперва зайдем к нему, перекусим, а потом пойдем дальше.

         Так и делают: заходят в деревню и подходят к дому того человека.

         Был полдень – время дневной дойки овец. Около ста голов заполнили большой двор, и несколько женщин были заняты этим делом: доили овец, а потом пускали к ним ягнят.

         Путники заходят, здороваются с хозяином дома и вместе с ним проходят внутрь. Усаживаются, расспрашивают друг друга, как дела, здоровье, и начинают беседовать. Потом хозяин дома встает, просит у гостей разрешения ненадолго отлучиться и выходит.

         Через некоторое время он возвращается, а вслед за ним в комнату заходит молодая женщина, которая приносит много хлеба, большую деревянную миску, полную простокваши, все это ставит на стол и уходит. Гости смотрят на простоквашу, а та кипит, пузырится… Прокисла, одним словом, простокваша.

         Хозяин дома обращается к прибывшим:

         — Пожалуйста, угощайтесь, не стесняйтесь.

         Эти двое переглядываются меж собой, и тот, кто постарше, говорит молодому:

         — Давай, кроши туда хлеб.

         И оба начинают крошить в миску с простоквашей столько хлеба, что похлебка поднимается до самых краев. Тот взрослый втыкает в донельзя загустевшую массу свою ложку, которая так и остается в ней стоять торчком, потом поворачивается к молодому и говорит:

         — Вставай, мы уходим.

         Хозяин дома удивляется:

         — Как это «уходим»? Вы же ничего не поели!

         — Да пошлет Бог процветание твоему дому, — с иронией отвечает тот, — пусть летом никогда не переводится в нем прокисшая простокваша! Этим летом, в эту жару ты берешь и ставишь перед нами кипящую простоквашу, да еще и говоришь «ешьте»? Ведь у тебя дом полная чаша, дорогой! Тебе что, жалко было угостить нас хотя бы яичницей? И не говори, что яиц дома нет: мы ведь видели, сколько у тебя вокруг дома и петухов, и кур!

         — А если вы не собирались ничего есть, тогда зачем накрошили туда столько хлеба? – с горечью говорит хозяин дома.

         — Я нарочно так сделал. Я хотел хоть немного нанести тебе убыток, чтобы ты впредь никогда не ставил летом перед своими гостями прокисшую простоквашу, — отвечает тот взрослый и, обращаясь к своему молодому попутчику, говорит: — Вставай, пока не поздно, уйдем из этого дома.

         И оба, даже не попрощавшись с хозяином дома, встают и уходят.

ЛГУНЫ

          У Гозе было три сына. Старшего звали Титал, среднего – Суто, а младшего – Надир. Все трое были страшным лгунами. Когда об этом заходила речь, Гозе говорила:

         — Враки Титала шагают пешком, враки Суто бегут во всю прыть, а враки Надира взбираются по стенам.