БЕГСТВО

Дорога была дальней, дорога была трудной,

                                                                  Окутанной   туманами   и   мглой…

Микаеле Рашид

                  В диком лесу одиноко стоял дом. Его фасад был обращен на восток, чтобы члены семьи, выходя каждое утро из дома, оказывались лицом к солнцу. Сама семья была небольшая: хозяин дома Худо, его жена Хинар, два сына – Тайар и Калаш и дочь Севе. Входная дверь выходила на довольно широкий двор, который был огорожен высоким забором из толстых прутьев. Деревянная калитка была большая и так прочно и надежно укреплена, что даже пара здоровенных волов не смогла бы сдвинуть ее с места. В то же время она была сделана настолько искусно и умело, что если бы понадобилось, то и ребенок мог бы спокойно ее закрыть или открыть. Когда калитка была заперта, то, как говорили раньше, в нее можно было палить даже из пушки, и то она бы устояла.

              — Самое главное – это дверь, — часто повторял членам семьи хозяин дома. – Когда дверь прочна, то никакие разбойники или дикие звери не страшны. Ночью семь опасностей приходят к закрытой двери и поворачивают обратно. Будьте очень внимательны и не оставляйте ее открытой.

               Недалеко от дома протекал большой источник. Рядом с ним был сооружен бассейн, где семья поила свою скотину. Как бы далеко ни паслись коровы и овцы, в полдень их непременно пригоняли обратно, поили в этом бассейне, а потом загоняли во двор, чтобы те немного отдохнули. Пока мужчины обедали, женщины занимались овцами: Севе крепко держала каждую овечку за голову, а Хинар доила. Подоив всех, она допускала к ним ягнят, и после того, как они получали свою порцию молока, Хинар разделяла их, и один сын шел пасти овец, а другой – ягнят. Худо же забирал коров и гнал их пастись подальше в лес. Вечером сперва пригоняли ягнят, и их заводили в небольшой загон. Потом приходили коровы и не спеша отправлялись в хлев. До того, как пригоняли овец, Хинар успевала подоить коров и пустить к ним телят. И когда, наконец, пригоняли овец, Хинар, немного подоив каждую, оставляла побольше молока для ягнят, чтобы те быстро подросли и набрали вес. Она делала всё в точности так, как было в той деревне, где они жили раньше.

                Во двор выходили две двери. Одна дверь вела в сарай, который все двенадцать месяцев в году был полон сена. Кроме этого, за домом стояло еще несколько стогов. Как долго бы ни длилась зима, эта семья не знала забот: корма у скота было достаточно, потому что летом Худо с сыновьями заготавливали его столько, что с лихвой хватило бы для скотины на три дома. И это было естественно, ведь в этом огромном лесу они были одни, никто им не мешал, ни в чем не ограничивал, вот они сколько хотели, столько и запасались фуражом. Худо заполнял сарай сеном и намеренно его не использовал, рассчитывая на всякие неожиданные обстоятельства. А вдруг, думал он, те стога, что на открытом воздухе, загорятся, и что тогда делать? Пусть в сарае всегда будет достаточный запас сена, от этого ничего, кроме пользы, не будет. И каждый год Худо обновлял сено, хранившееся в сарае: старое вытаскивал во двор и складывал в стог, а на его место укладывал свежее.

               Другая дверь вела в достаточно широкие сени. Как фасадная стена дома, так и все остальные стены были сложены из необработанного камня. В свое время Худо с сыновьями собирали эти камни по одному, но стены возводил только сам хозяин дома – хороший умелец и мастер на все руки. В сенях на потолке было сделано окошко, которое снаружи прикрывали куском дёрна со сделанным в центре отверстием. Через это отверстие дневной свет и попадал в сени. Там же, вдоль одной стены, была аккуратно уложена доверху стопка дров. Такие же стройные ряды дров были и во дворе, и это было тем топливом, которое использовала семья. В одном из углов сеней был сооружен небольшой каменный водоем, который прикрывали умело сделанной плитой из досок, связанных между собой гибкими ветками. Сверху стояла деревянная кружка, а рядом несколько деревянных ведер. Правда, источник был рядом с домом, но каждый вечер этими ведрами приносили питьевую воду и заполняли водоем, чтобы ночью, если вдруг кому-то захотелось бы пить, то не пришлось бы выходить для этого во двор.

                  — В этом лесу мы одни, — говорил Худо, — и все может случиться. Пусть наша вода будет не снаружи, а внутри. Вреда от этого не будет.

                  В сенях было четыре стуна. Конец каждой из двух толстых бревенчатых балок, образующих потолочное перекрытие, поддерживал один стун. На одном из них висела винтовка, а в другие были вбиты деревянные колышки, на которые подвешивали всякую всячину. В семье было четыре винтовки: три из них забирали с собой Худо с сыновьями, а четвертую на всякий случай оставляли дома, чтобы хозяйка при необходимости могла бы себя защитить.

                  В сенях было несколько дверей. Одна дверь вела в комнату. Там, у стены напротив двери, располагался стер, покрытый разноцветным амани[1]. Когда солнце заходило, амани откидывали, говорили, что грех[2]. Их постелью в основном был войлок и лоп[3]. Вечером, ложась спать, стелили себе войлок, укрывались лопами, а под голову вместо подушек подкладывали свою одежду. В один из углов стера клали несколько цветных хурджинов, в которых хранились вещи. Эти же хурджины брали с собой в город и складывали туда покупки для дома.

                  В одном углу комнаты был тандур. После того, как хлеб был испечен и обед приготовлен, Хинар закрывала его поддувало большой тряпкой, чтобы подольше сохранить в нем тепло и не дать затухнуть.

               В комнате на потолке было два окошка: одно большое световое и дымоход, который располагался над тандуром. Мешочек, где хранились дрожжи, был подвешен на стуне рядом с тандуром. Там же висел мешочек с солью. В стене была ниша, куда была сложена деревянная и глиняная посуда. Рядом было выдолблено место для светильника, который заправляли маслом.

                  На другом стуне, что стоял со стороны стера, еще виднелись следы от муки. Правда, праздники Хдрнави давно прошли, но следы от украшений на стуне и бревне-перекрытии все еще оставались. Таков был обычай – не стирать нарисованные мукой орнаменты, и эта семья, жившая далеко от людей в диком лесу, строго его соблюдала. За день до праздника Хдрнави или в четверг брали палку, обматывали один ее конец тряпкой, посыпали мукой и, подняв эту палку, принимались ударять ею по бревну-перекрытию, украшая, таким образом, потолок. Украшались также стуны: на них мукой рисовали пастухов и овец. С течением времени из-за копоти от тандура эти образы постепенно теряли цвет, а потом и вовсе исчезали. Именно эти потускневшие следы от украшений и виднелись на потолочных бревнах и стунах.

                  Несмотря на полную уединенность и оторванность семьи от внешнего мира, без каких-либо соседей рядом, семья Худо хорошо знала все обычаи и строго придерживалась сроков их проведения. И остается только удивляться тому, как четко они вели счет дням и месяцам и никогда не путались. А все потому, что Худо был человеком знающим и разумным. У него была специальная палка, на которой он делал зарубки по количеству дней на целый год и с их помощью прекрасно ориентировался и вычислял нужные ему даты.

              В комнате было также несколько циновок. Их собирали и укладывали вдоль стены друг на друга. Стол, на котором хозяйка готовила и раскатывала тесто для хлеба, служил также обеденным столом и стоял у стены рядом с тандуром. Там же стоял большой глиняный горшок с ручками, покрытый скатертью. Рядом была посуда для растопки масла. Через световое окно проникали солнечные лучи и попадали на область поближе к тандуру. На свет было хорошо видно, как в воздухе порхают и вьются пылинки, напоминая рыб, свободно и легко скользящих в своей водной стихии. Домашняя кошка облюбовала себе это место и грелась под ласковыми лучами солнца.

                Кроме двери в комнату в сенях было еще две. Одна вела в кладовую, а другая – в хлев. В кладовой хранились продукты, там же были две маслобойки – глиняная и деревянная. Когда овцы давали приплод, а коровы телились и молока было мало, Хинар в глиняной маслобойке взбивала кислое молоко и делала это следующим образом: заливала в маслобойку заквашенное молоко, закрывала ее горлышко обработанным и высушенным желудком домашней скотины, крепко завязывала его, подкладывала с одной стороны маслобойки побольше старой одежды, сперва осторожно раскачивала ее, чтобы она не разбилась, потом, уложив, на ворох подостланной одежды, держалась за ее ручки и бережно взбивала. Взбивала столько времени, пока на поверхность не всплывало сливочное масло. Потом приносила посуду побольше и принималась процеживать: дочь придерживала цедилку, и все, что было в маслобойке, медленно сливалось в посуду. Отделив масло, хозяйка скатывала его руками в шарики и бросала в холодную воду, чтобы они хорошо затвердели и схватились, потом солила и клала их в глиняный кувшин. Кислое молоко разливала по глиняным горшкам, накрывала сверху крышкой и относила в кладовую. Мужчины либо просто пили эту пахту, либо, если были голодны и к тому моменту ничего готового в доме не было, крошили в нее хлеб и ели.