Ахмед по-прежнему ухаживал за гостями, не садясь ни на минутку. Думал: «Пусть не говорят, что мне нужен был только топаи [1], мол, как только собрал, так сразу про гостей и забыл». И сколько бы его тамада ни приглашал бы за стол, Ахмед с сыновьями отказывался:

        — Ничего-ничего, сегодня мы обязаны ухаживать за нашими гостями, и нам это только в радость.

     Он зорко следил за столом, и как только чего-то не хватало, сразу подзывал кого-нибудь из сыновей, и недостающее тут же оказывалось на столе. А когда пили за чье-нибудь здоровье, обязательно посылал деньги музыкантам, чтобы те сыграли зажигательную мелодию, а сам подтанцовывал в дальнем углу зала.

        Веселье было в самом разгаре, когда к Ахмеду подошла старшая дочь и что-то сказала ему на ухо. Они поспешно вышли. Никто и не заметил отсутствия Ахмеда, хоть его и долго не было.

        На дворе стояла глубокая ночь. Молодежь потихоньку расходилась по домам, а в большой комнате гостей стало меньше. Кое-кто молча уходил, но многие еще оставались. В это время Ахмед на полусогнутых ногах вошел в комнату. Если бы кто-нибудь присмотрелся к нему в тот момент, то заметил, что гнетущее чувство сковало его сердце. Не было былой радости на лице, глаза его были затуманены, а  складки на лбу стали еще глубже. Но присутствующие были пьяны, и никто этой перемены не заметил.

        — А, Ахмед, будь здоров! – увидев Ахмеда, воскликнул тамада. – Ты куда пропал? Не подумал, что оставляешь гостей одних?

        Ахмед попытался улыбнуться, но ничего не вышло. С трудом подняв голову, он ответил:

        — Вы уж простите меня, дело было срочное, не мог я не уйти.

        — Нет уж, дорогой, нет тебе прощения. Мы решили оштрафовать тебя. Выбирай: или ты выпьешь вот эту кружку вина, — тамада поднял большую кружку, до краев наполненную вином, — или станцуешь. Одно из двух.

        Тут поднялся мужчина, сидевший рядом с тамадой, повернулся к Ахмеду и сказал:

        — С вечера Севек нас развлекает, измучался, бедный, а ты? Кто знает, чем ты занимался, когда оставил гостей? А?

        Ахмед медленно поднял голову, посмотрел на него, потом опустил глаза и ничего не ответил.

        — Мы все согласны с решением тамады, — послышался чей-то голос из глубины комнаты. Ахмед по-прежнему молчал.

        — Тамада прав! – послышались пьяные голоса из разных концов комнаты. – Штрафной! Штрафной!

        Все смотрели на Ахмеда. Он стоял, не поднимая головы и облокотясь об стену. Потом вдруг медленно шагнул вперед.

        — Друзья! Сжальтесь надо мной! – с мольбой в голосе сказал Ахмед. — Я старый человек, устал, еле держусь на ногах, сил нет.

        — А когда ты жену хотел при всех поцеловать, силы были? – съязвил тамада. – Нет, родной, наше решение твердое, мы тебя оштрафуем.

        Ахмед тяжело вздохнул и ничего не ответил.

        Тут послышался голос из-за стола, за которым сидели молодые парни:

        — Нет, мы не согласны, чтобы дядя Ахмед пил вино. Пусть станцует!

        — Правда, пусть станцует! – подхватили другие гости.

        — Ну, если молодежь требует, ты должен уважить их. А если откажешься, придется пить вино, а пьяным, Бог знает, что натворишь, — под общий смех подтрунивал над Ахмедом Севек.

        Бедный Ахмед стоял растерянный, исподлобья глядя на тамаду, и не знал, что же ему делать.

        — Прошу вас, оставьте меня в покое, ну, не могу я танцевать, — умолял он гостей.

        — Нет, сегодня твоя не пройдет, — тамада поднялся с места и с ноткой обиды в голосе обратился к Ахмеду. – Мы же здесь не на рынке, чтобы торговаться. Желание гостей закон. Ты хозяин сегодняшней свадьбы, и если ты не  уважишь их, какой пример подашь остальным?

        — Ну, не лежит сердце у меня… — вылетело у Ахмеда.

        — Это еще почему? – спросил с удивлением тамада. – Слава Богу, сегодня свадьба твоего сына, и если твое сердце не захочет веселиться, то чье же захочет?

        Надо сказать, что тамада вообще отличаются особой разговорчивостью. Севек тоже относился к их числу. Он за словом в карман не лез и в долгу ни перед кем не оставался. А Ахмед хорошо знал его характер.

        Вдруг Ахмед резко поднял голову, словно отгоняя дурные мысли, и посмотрел на окружающих с вызовом.

        — Я специально так говорил, хотел, чтобы вы отстали от меня. Но, смотрю, все бесполезно. Пусть будет по-вашему.

        Гости захлопали и закричали:

        — Молодец, Ахмед, молодец!

        Тамада тут же достал деньги, отослал музыкантам с просьбой сыграть для Ахмеда веселую мелодию. Остальные поддержали его, и к музыкантам потянулись руки с деньгами.

        Зазвучал даф, и заиграла зурна. Все расступились, и в центре комнаты образовался круг, чтобы Ахмед смог станцевать. Но Ахмед не спешил. Он по-прежнему стоял с опущенной головой. Зурна и даф играли уже больше минуты, но Ахмед не двигался. Он словно застыл. И вдруг он вскинул голову, оглядел отсутствующим взглядом гостей, словно только сейчас увидел их и услышал музыку, шагнул вперед, поднял руки и стал танцевать. Но это не был танец счастливого отца, женившего сына. Ахмед двигался механически, как во сне, и он сам не почувствовал, как неожиданно остановился. Музыканты поиграли еще какое-то время, потом музыка стихла. И только несколько пьяных гостей продолжали хлопать невпопад.

        — А это для… — Ахмед не закончил, быстро повернулся и вышел из комнаты.

        — Дай бог здоровья Ахмеду, — вставая со своего места, произнес тамада. – Какой танец! Но не знаю, чего он опять исчез? А не оштрафовать ли нам его за это опять?

        — Ну, хватит! Что на тебя, старика, нашло? – кто-то упрекнул тамаду.

        Зурначи наклонился к дафчи и прошептал ему на ухо:

        — Почему у Ахмеда нет настроения?

        — А я почем знаю? – дафчи пожал плечами. – Может, топаи не устраивает.

        Дом, где были накрыты столы, находился довольно далеко от дома Ахмеда. Его старший сын давно жил отдельно от родителей, и это был его дом. Из-за свадьбы все вещи перенесли в дом отца, освободили комнаты, чтобы принять гостей. Поэтому домочадцы там появлялись редко. Лишь иногда кто-нибудь наведывался узнать, не нужно ли чего гостям. Вначале прибегали часто, но потом никого не стало видно. Только Ахмед с сыновьями продолжал следить за свадебным столом. А потом и сыновья пропали. Гости были пьяны и не обращали на это внимания. Им было все равно, никому и дело не было до того, почему сыновья Ахмеда не появляются, почему не видно ни одной женщины со стороны жениха. Думали, может, устали, прикорнули где-нибудь, отдыхают.

        Тосты лились рекой, пили за здравие молодых и присутствующих. На улице уже светало, и гости стали выходить из дома. Запахло шашлыком. Во двор вынесли стол, поставили несколько бутылок водки, тарелки, закуску и стали ждать шашлыка, чтобы позавтракать, попрощаться с хозяевами и отправиться по домам.

        Когда шашлык был готов, снова все гости собрались вокруг стола, наполнили рюмки и по предложению Севека выпили за Шамс [2]. Во дворе все стихло, все были поглощены едой. Когда все немного наелись, тамада произнес еще несколько тостов.

        Ахмед стоял среди мужчин с опущенной головой. Он не приблизился к столу и даже не притронулся  к еде.

        Тамада поднял бокал.

        — Друзья, — обратился он к гостям, — мы с честью провели сегодняшнюю свадьбу. Пусть молодые будут счастливы, пусть состарятся они на одной подушке. А у Ахмеда пусть всегда будет дом полная чаша, и всегда накрываются столы для таких радостных случаев. Уже утро. Все устали: и мы, и хозяева. Давайте выпьем на дорожку и разойдемся по домам.

        Гости дружно поддержали его и выпили до дна.

        — Ну, Ахмед, возьми рюмку, пожелай гостям счастливого пути, — тамада протянул рюмку Ахмеду. Но тот не двинулся с места. Он стоял как вкопанный, не поднимая глаз. Гости переглянулись, не понимая, в чем дело. Ахмед постоял так еще немного, потом взял рюмку из рук тамады. Руки его тряслись, и водка расплескалась.

        — Дорогие гости, — хриплым голосом произнес Ахмед, — вы оказали честь моему дому своим присутствием. Я очень благодарен вам за ваше внимание, — казалось, что он задыхается, что ему не хватает воздуха, с таким трудом он выговаривал эти слова. – Но… эту рюмку… я хочу выпить… хочу выпить за… за упокой души…

        Во дворе воцарилось гробовое молчание. Мужчины стояли, не шевелясь, только кто-то выронил от неожиданности рюмку, и она со звоном разбилась.

        — Как за упокой души? – сказал тамада. – Ты что, с ума сошел?

        — Да, за упокой души… — Ахмед запнулся, потом выдохнул с силой, — всех мертвых и моего сына Вакиля.

        Эти слова раздались как гром среди ясного неба. Все остолбенели. Ахмед положил рюмку на стол, она опрокинулась, покатилась по столу, водка вылилась, и как слезы матери, потерявшей сына, сначала текла струей, потом медленно и горько капала на землю.

        — Слушай, ты что, спятил? – тамада не мог поверить своим ушам. – Ну-ка, говори, что случилось, чего ты с утра пораньше глупости мелешь.

        Ахмед стоял, не шевелясь, не в силах вымолвить ни слова. А вокруг стояли ошеломленные гости, отказываясь поверить в происходящее. Наконец Ахмед поднял голову и сдавленным голосом произнес:

        — Вчера, после того, как привезли невесту, он сел на нашу проклятую машину и поехал за друзьями. По дороге случилась авария, машина перевернулась, и он погиб…

        — Да разрушится твой дом! Что ты натворил! – послышался чей-то голос из толпы.

        — Когда вы узнали об этом? – спросил тамада.

        — Ночью привезли его тело… Поэтому я тогда запоздал… Не хотел, чтобы все узнали… Я не мог: я вас пригласил на свадьбу, а не на похороны…

        — Валла, пусть разрушится твой дом! У тебя вместо сердца камень! Кто мог подумать: тело мертвого сына в доме, а он продолжает свадьбу, да еще танцует! Я в жизни такого не видел! – гневу тамады не было предела.

        — Я не хотел, чтобы свадьба моего Вакиля угасла, — хриплым голосом сказал Ахмед. —  Может, так Богу станет совестно.

        — Да разве ж после этого Бог есть на небе?! Как он допустил такое? – подняв руки к небу, прокричал тамада.

        Толпа свадебная превратилась в толпу похоронную и медленно двинулась к дому Ахмеда. Сам он шел впереди всех, и причитания его вылились в горестную песню отца, потерявшего сына, а шедшие за ним вторили ему и плакали. Мелодию зурны и дафа заменила скорбная траурная музыка.

        _____________________________