* * *

                 Прошло несколько месяцев с того дня, как Ало уехал в город на заработки. Как раз в тот период один из наших сельчан вернулся из города и, как тогда было принято, к нему домой поспешили за новостями и посылками родственники и близкие тех, кто в то время находился в городе на заработках. Среди прочих была и Аслик. Через некоторое время она вышла оттуда с большим свертком, а на следующий день по всей деревне разнеслась весть о том, что Аслик продает курдские головные платки. Женщины деревни сбежались к ней, и через полчаса все разобрали.

        Прошло какое-то время, и из города вернулся еще один сельчанин и тоже привез для Аслик большой сверток. Женщины вмиг раскупили и это, да еще и некоторые обиделись на нее за то, что платки им не достались.

        До конца зимы Ало послал для Аслик еще несколько таких тюков, и та бойко сбывала всё с рук и распродавала все платки до единого.

        Поговаривали, что Ало присылает Аслик не только платки, но и фрукты для всей ее семьи.

        А в те годы вообще в горных деревнях, где не росло плодовых деревьев, было так заведено, что если кто-то приезжал из города или же посылал через людей фрукты своим родным, то эта семья непременно угощала соседей заветными и редкими лакомствами. Немало фруктов перепадало и семье Аслик, но о том, чтобы поделиться с соседями, не могло быть и речи – уж слишком скупой и прижимистой была эта женщина. Что же касается получения «своей» доли, то здесь наглость и нахальство Аслик не знали границ: она любой ценой – будь то нахрапом или перемыванием косточек проявившей жадность семьи, – но добивалась своего. Вот почему, если в соседском доме оказывалось даже одно кислое яблоко, его хоть одна долька, но и та обязательно оказывалась у Аслик.

        Ранней весной, когда только начал таять снег, Ало с большим грузом на плече вернулся в деревню и прямиком направился к Аслик домой.

        И на этот раз соседи ничего от нее не получили, хотя все в первые несколько дней видели, как ее дети выбегали из дома с фруктами в руках и спешили туда, где резвилась деревенская детвора. Все ребятишки с завистью и глотая слюнки смотрели на эти фрукты, а ее дети как ни в чем не бывало откусывали очередной кусок и, смачно пережевывая, демонстративно глотали.

        Хоть у Аслик и было полно кур и все двенадцать месяцев в году свежие яйца в ее доме не переводились, она чуть ли не каждый день посылала своих детей по деревне просить у соседей одолжить ей яйца.

        Вскоре все вокруг узнали, что Аслик сказала Ало, будто бы те платки, которые он посылал на продажу, она обменяла на яйца. Вот почему в этот его приезд Аслик приложила все свои силы к тому, чтобы Ало не мог встретиться ни с кем из соседей, и сделала для этого все: она разругалась со всеми соседями, чтобы те вдруг не зашли к ней домой и не столкнулись там с Ало; она контролировала каждый его шаг, зорко следила за тем, чтобы Ало все время сидел дома, но в то же время была с ним само радушие – сладко с ним разговаривала, вкусно и сытно кормила и вообще старалась во всем ему угодить. И если главной опасностью для нее было общение Ало с женщинами (потому что с мужчинами деревни он и так не общался), то тут Аслик добилась своего – в этот раз никто из соседок так Ало и не увидел.

        Прошло несколько дней. Аслик достала из сарая деревянный ящик, доверху наполнила его яйцами вперемежку с мелкой соломой, всучила его Ало и выпроводила в город.

        — Разве этой ранней весной в городе раздобудешь яйца? Отнеси, продай и, если сможешь, накупи на эти деньги платков и снова пошли их мне.

        Короче говоря, обманула бедного Ало и отправила. А в те годы откуда было взяться автомобилям? От нашей деревни до ближайшей железнодорожной станции довольно далеко, примерно тридцать километров, да и то не по ровной дороге. Путь пролегает через такое глубокое ущелье, куда даже просто заглянуть невозможно без ужаса, а тропинка настолько узка, что если нога вдруг поскользнется или потеряешь равновесие, то прямиком скатишься на самое его дно.

        Ало взгромоздил себе ящик на спину, взял посох и вышел на дорогу.

        Он шел впереди, а за ним семенила Аслик. Стараясь не отставать, она о чем-то тихо ему верещала и при этом время от времени оборачивалась и бросала недовольные взгляды на соседок, которые поднялись на крыши своих домов и издалека смотрели им вслед. Аслик дошла с ним до края деревни, потом остановилась, а Ало пошел дальше. Пару раз она окликнула его, и тот, остановившись, неловко повернулся к ней всем телом.

        — Смотри, не забудь то, что я тебе сказала, — крикнула она, и Ало, кивнув, медленно пошел дальше.

        Дорога была узкой, и по ней мог идти только один человек. Становилось уже тепло, снег начинал подтаивать и местами напоминал рваную паутину. Ало то шел, то останавливался передохнуть: снег был рыхлым, и он то и дело увязал в нем по самые колени. Женщины все еще стояли на крышах своих домов и смотрели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за склоном.

        — Чтоб его мучения тебе боком вышли, бессовестная, — говорили женщины, поглядывая в сторону дома Аслик. – Ну, как так можно? Продала платки этого человека каждый по тридцать рублей, съела его деньги, а вместо них берет и отдает ему в руки ящик яиц?

        — Аслик уже вошла во вкус, — с негодованием отозвалась одна из взрослых женщин. – Да разве она сейчас от Ало отстанет? Вот увидите, он опять пошлет ей платки, и она всё продаст и присвоит.

        — Будь она проклята со всем своим домом, подальше от детей, они, бедные тут не при чем. Чтоб ей провалиться, бесстыднице этакой, чтоб ни одного хорошего дня в своей жизни не видела! Как тебе не стыдно, бедного человека грабишь средь бела дня! Как будешь держать ответ на том свете перед своим ангелом? – не могла успокоиться одна старуха.

        — Разве так можно: взять этой весной нагрузить на спину священнослужителя ящик яиц и отправить его через это ущелье? Ведь всё может случиться, и кто знает… — начала возмущаться одна, как другая ее перебила:

        — Да если есть святая святых, ей с глаз должно выйти! Просто детей жалко, а она пусть получает по заслугам…

        На другой крыше собрались мужчины и тоже обсуждали незадачливую торговлю Ало. Но во всем случившемся все, как один, винили его и только его.

        — У него что, своих мозгов нет самому заниматься своими делами! Вот Аслик и вертит им как хочет, — говорил один.

        — Дурачок он, вот кто! Как не с мира сего, честное слово, — качал головой мужчина среднего возраста.

        — Да он просто болен на голову, — отзывался другой. – А насчет проделок Аслик вообще слов нет, такой второй бессовестной вовек не сыщешь. Она, если захочет, то сумеет ощипать даже орла, куда уж говорить о безмозглом Ало?

        — Да разрушит Бог его дом, раз он не понимает того, что Аслик средь бела дня дерет с него шкуру, — сказал тот мужчина средних лет.

        — Когда у человека нет своей головы на плечах, так ему и надо…

        А ты не скажи, Аслик, прекрасно понимая, что женщины непременно будут о ней судачить, возвращаясь, не пошла домой, а спряталась у стены и слышала весь их разговор. Правда, она не слышала, о чем говорят мужчины, но прекрасно догадывалась, что и они заняты тем же самым. Поэтому, быстро взобравшись на крышу своего дома как разъяренная медведица, она, не называя никого по имени, стала кричать:

        — Иди и делай после этого людям добро! — и Аслик, в бешенстве жестикулируя, указывала рукой то в сторону женщин, то в сторону мужчин. – Я его смотрю, я его содержу, хочу помочь ему встать на ноги, а некоторые, да лишит их Бог сыновей, обливают меня всякой грязью и злословят за моей спиной!

        С пеной у рта, со съехавшим с головы платком и вся взлохмаченная, Аслик еще долго вопила и осыпала всех проклятиями.

        Женщины сразу притихли. Никому не хотелось с ней связываться, потому что все знали, какой злой и длинный у нее язык. Даже мужчины, и те промолчали, и лишь только один из них осмелился ехидно бросить, да и то вполголоса, чтобы его услышали только те, кто стоял рядом:

        — Ну да, конечно, ты такое добро делаешь…

        Уже и вечер настал, уже и скотину накормили, а Аслик все еще продолжала стоять на крыше и вопить. Но никто ничего не отвечал ей, и это еще больше распаляло ее и выводило из себя…

        Уже и солнце закатилось, и вокруг все стемнело, а Аслик все еще стояла на крыше и не могла уняться.

* * *

                 С ящиком яиц на спине Ало медленно двигался вперед по узкой дороге. Время от времени он увязал в рыхлом снегу, из которого еле вытаскивал свои промокшие насквозь ноги. Да к тому же еще и этот проклятый ящик причинял много неудобств: веревки, которыми он был прилажен к спине, сильно разболтались, и дерево в нескольких местах оцарапало ему кожу даже сквозь одежду. Мало того, яйца, хоть и были обложены соломой, в основном побились, и Ало в этом был просто уверен.

1  2  3  4