НАДЕЖДА

          Было тяжелое послевоенное время. Людям все еще приходилось испытывать вызванные войной трудности и едва сводить концы с концами. Война задела своим беспощадным крылом и нашу семью – мой отец ушел на фронт и не вернулся. И хотя наша семья была небольшая (я, мама, бабушка и дядя – брат отца), мы очень нуждались. Работа в колхозе ничего толком не давала, да и весь наш домашний скот составлял всего лишь несколько овец. Коров, которые могли бы стать немалым подспорьем в нашем хозяйстве, у нас не было, и поэтому, закончив полевые работы, мой дядя в начале осени отправлялся в город подзаработать и через несколько месяцев, накупив на заработанные деньги кое-что для дома, возвращался обратно.

         Так было и в тот раз. Каждый год дядя приезжал к началу пасхи Езида, чтобы нашей семье было бы чем отметить праздник. Но в тот год он приехать не успел, и через людей он послал весточку, что пока ему не удалось ничего подзаработать и что он задержится. В те дни нашей ночной трапезой[1] было то мацони, которое мама заготовила еще осенью. Для того, чтобы оно подольше сохранилось свежим, мама заквасила его в глиняной посуде и сверху залила растопленным маслом. На ужин же у нас были кайси[2]. В ту осень их привезли в нашу деревню и меняли на овес. Мама обменяла два ведра овса на немного кайси и отложила их на пасху, и все три дня праздника это было единственным блюдом, которым мы могли угостить соседей за поминание мертвых. Каждый день мама относила приготовленные кайси к кому-нибудь из соседей. И они поступали так же – так было заведено по обычаям езидов. В самый главный день пасхи – пятницу – мама приготовила савар[3], но к нам в гости пришли только несколько близких соседей. Вот если бы дядя мой был бы дома, тогда все было бы по-другому: и всякой еды было бы побольше, и он сам с группой мужчин походил бы по соседям и навестил бы чуть ли не каждый дом в деревне.

         В тот год пасха без моего дяди прошла очень скучно и тоскливо, и мы, кое-как справив этот праздник, нетерпеливо ждали его возвращения. Шли недели, а его все не было.

         В ту зиму выпало много снега. Стоило выйти из дому, как перед тобой открывалась удивительная по своей красоте картина: все вокруг было белым-бело, и толстый снежный покров слепил на солнце глаза. Когда поднимался ветер, то разыгрывалась такая вьюга, что сосед не мог зайти к соседу. Обычно метель мела в течение нескольких дней, потом все успокаивалось, выглядывало солнце, и ударял крепкий мороз. Снег становился таким твердым, что мы, дети, даже на лыжах не могли удержаться на нем и все время скользили. Ледяной покров на ручье, который протекал по нашей деревне, был таким толстым, что для того, чтобы прорубить прорубь, мужчинам приходилось разламывать его ломом, да и то с большим трудом. Прорубь была настолько глубокой, что очень часто опущенная в нее рука не доходила до воды. Я даже помню случай, как одна из женщин нашей деревни умудрилась угодить туда, и если бы к ней на помощь не подоспел наш сосед, она бы там так и утонула. Мы, дети, с утра до вечера вертелись около этой проруби и играли. Намотав на наши нехитрые самодельные волчки тонкую веревочку, мы резким движением бросали их на лед и с удовольствием наблюдали за тем, у кого он провертится дольше. От холода наши руки и носы краснели, но мы все равно продолжали играть до тех пор, пока чувство голода не становилось нестерпимым. Тогда мы разбегались по домам, второпях и жадно ели приготовленный в тот день обед – кто просто похлебку, а кто суп из кислой капусты – и с бутербродом в руках снова выбегали на улицу – играть. В тот год не хватало муки, и хозяйкам приходилось выкручиваться: варили картошку, очищали и холодной долго толокли ее в ступке, а потом добавляли ее в тесто, чтобы обычной муки уходило меньше. И помнится мне, как был вкусен тот хлеб! Так и хотелось есть его, пока не насытишься, но куда там… Годы были голодные, и каждая хозяйка знала свои расчеты и пекла хлеб ровно столько, сколько позволило бы кое-как перебиться до весны.

         Как-то раз мы, пообедав, погасили наш тондир и уселись вокруг него, чтобы насладиться все еще исходящим от него теплом. В этот момент на крыше нашей землянки послышались чьи-то шаги. Вдруг слышим, как какой-то мужчина кричит нам в дымовое окно:

         — Это дом Хамида?

         — Да, — отвечает мама. – Заходи, брат, заходи.

         — Нет, спасибо, сестра, я не могу, спешу очень. У меня для вас весточка, я тут вас жду снаружи.

         Я, мама и бабушка тут же выбежали из дому. Мужчина спустился с крыши и подошел к нам.

         — Что-то случилось? – с тревогой спросила бабушка.

         — Не бойся, сестра, слава Богу, все в порядке, — ответил он. – Я и Хамид вместе возвращались из города. Вот только ноша у него тяжелая, потому он и остался в ущелье. Просил передать, чтобы жена брата и племянник пошли к нему навстречу и помогли ему все это дотащить. И поторопитесь, чтобы успеть к нему, пока не стемнело.

         Сколько ни уговаривала его бабушка, чтобы он зашел домой, он не остался, попрощался с нами и ушел.

         Мы вернулись домой. Нашей радости не было предела – ведь дядя наконец-таки возвращался из города, да еще не с пустыми руками, а с такой поклажей, что и одному не донести. Воображение сразу же нарисовало мне кучу еды и вещей, которые были совсем рядом, стоило только немного проявить усердие и поторопиться. Я быстро надел мои старые чарыхи, натянул телогрейку, нахлобучил шапку и, готовый, уже стоял у двери, ожидая маму. Она тоже поспешно тепло оделась, и мы вышли из дома и направились к горному перевалу.

         Светило полуденное солнце, но его лучи были слишком слабы, чтобы смягчить крепкий мороз. Снег глухо скрипел под ногами. Мы шли по проторенной узкой дороге, по которой мог пройти только один человек. Я был впереди, а мама шла за мной. Нетерпение и предвкушение скорой встречи так гнали меня вперед, что мама очень скоро стала заметно отставать.

         — Ты иди, сынок, меня не жди, — сказала она мне. – Иди вперед, а я тебя потом нагоню.

         И я понесся во весь дух. До усталости ли мне, когда знаешь, что приехал дядя? И потом – сегодня вечером в деревне играют свадьбу, и я спешу, чтобы успеть вовремя вернуться. Я бегу во весь опор и вдруг замечаю, как группа путников поднимается в гору. И я в душе решил, что должен их обязательно перегнать. Это прибавило мне силы, и я, перемежая ходьбу с бегом, кинулся вперед. Бежать было тяжело: иногда поскальзывалась нога, и мне с трудом удавалось сохранить равновесие, а то и вовсе я с разбегу сбивался с этой узкой дороги и увязал в снегу. Кое-как выбираясь из снежного плена, я опять выходил на дорогу и так же целеустремленно и быстрым темпом шел вперед, стараясь более сосредоточенно смотреть себе под ноги.

         В какой-то момент я поднял голову и заметил человека, идущего мне навстречу. Приблизившись, я узнал в нем своего дядю и кинулся к нему на шею. Он поцеловал меня и спросил:

         — А где твоя мать?

         — Она идет за мной, просто она за мной не успевала, вот я и пошел вперед тебе навстречу. Надо спешить, чтобы пока не стемнело, мы бы вернулись.

         — А у меня уже сил нет, чтобы идти с вами. Вот, — и дядя указал на большой и тяжелый баул, который волочил за собой, — только это ведро масла и кое-что из вещей я смог взять с собой. А большой тюк я оставил там, в ущелье. Я его спрятал у скалы, наверху Белого Источника. Поторопись, чтобы опередить этих путников – как бы они не успели раньше тебя и не нашли бы этот тюк. Кто их знает, может, заберут его, так что давай, поторапливайся. Знаю, тюк большой и тяжелый и один ты его не поднимешь. Дождись маму и понесете его вдвоем. Но смотри у меня, ни в коем случае не возвращайтесь с ним в деревню. Уже поздно, холодно, и вы не успеете добраться до темноты. Возьмете вещи и пойдете в соседнюю деревню – она не так далеко – и переночуете там у нашего друга Рубена. А уж утром спокойно возвращайтесь домой. Слышишь меня, сынок? Смотри, не натвори глупостей и не вздумай на ночь глядя возвращаться обратно!

         Я ничего не ответил, повернулся и пулей кинулся вперед. Те несколько путников еще не достигли перевала, как я их обогнал. Один из них крикнул мне, что куда, мол, ты так торопишься, подожди, пойдем вместе, но я на ходу ответил, что спешу и не могу составить им компанию.

         Дорога шла вниз. В ущелье снега было не так много. Я стремительно несся вниз и очень скоро добрался до оставленного моим дядей тюка. Сначала я попробовал взгромоздить его себе на спину, но, сколько ни старался, так и не смог – уж больно тяжел он был. Потом я потащил его к краю небольшого оврага, сам спрыгнул вниз и потянул его на себя, но и из этого ничего не вышло: тюк упал на снег, а я, сбитый с ног под его тяжестью, никак не мог приладить его к своей спине. Я пыхтел, возился и так, и сяк, но ничего не получалось. Тем временем я заметил приближающихся путников и  испугался, что они могут отнять у меня мое сокровище. Я поспешно оттащил тюк и спрятал его за скалой, а заодно и собрал несколько камней на тот случай, если они вздумают отобрать у меня его силой. Я твердо решил во что бы то ни стало защитить свой драгоценный груз, пусть даже ценой собственной жизни. Еще бы – в кои-то веки у нас появилась мало-мальски неплохая прибыль, так что же теперь – так легко с ней расставаться? Ни за что, твердо решил я и, воинственно настроившись, уселся на корточки у скалы, охраняя спрятанный тюк. Через некоторое время показались путники, и они, к моему большому облегчению, даже не взглянули в мою сторону и пошли дальше, о чем-то беседуя. Я же не сходил со своего места, пока они не скрылись из виду. Потом встал, немного отошел и посмотрел в сторону перевала, откуда должна была показаться мама. Никого не было видно. Кругом стояла мертвая тишина, и даже не было привычного в то время суток ветра. Я почувствовал, что проголодался, и вернулся обратно к тюку с надеждой найти там что-нибудь съестное. Открыл туго завязанный узел и увидел лежащую сверху буханку хлеба. Я достал ее, отломил кусок и быстро съел. Потом отломил еще кусок. Немного утолив голод, я почувствовал жажду. Я сгреб со скалы немного снега и, подержав его во рту, сглотнул. Но жажду свою не утолил и так проделал несколько раз, пока не услышал голос, доносящийся издалека. Я посмотрел в сторону перевала и увидел маму, которая махала мне рукой и показывала жестами, чтобы я взял наш груз и шел обратно. В ответ я прокричал, что один не справлюсь и что нужна ее помощь.

         Тень понемногу стала покрывать ущелье. Солнце уже закатывалось за горы, и становилось все холоднее. Мама стала спускаться вниз, и пока она дошла до меня, мои руки успели как следует замерзнуть. Она подоспела и стала растирать мне их снегом, и, действительно, очень скоро они согрелись. Потом мама сняла с себя одну из нескольких юбок[4], расстелила на снегу, переложила на нее половину вещей и продуктов из тюка, туго перевязала противоположные концы и отложила этот узел в сторону. Затем мы вдвоем  занялись тюком, который стал намного легче, — крепко завязали его, взгромоздили мне на спину, и мама так умело закрепила его, что он плотно прилег к моей спине и ничего не болталось. После этого она перекинула свою ношу за спину, и мы двинулись в путь. Я шел впереди и сразу же направился той дорогой, откуда мы пришли. Но мама остановила меня: