Наконец этот день настал. Ребенка завернули в новые пеленки и выписали справку, что 20 октября 1941 года в такой-то больнице такая-то родила мальчика. Гуле уже одетая стояла в вестибюле и ждала доктора, который, как ей передали, захотел обязательно ее увидеть. Наконец доктор появился, подошел к ней с улыбкой и первым делом справился о ее самочувствии.

        — Значит, вы сегодня уезжаете, – сказал он, пожимая ее руку. – Ну, вам счастливо. А это вам от нас, – и он, отогнув полу белого халата, вынул из кармана брюк билет и протянул Гуле. – И еще вот что. Я распорядился, чтобы к вокзалу вас подвезли на нашей машине. Медсестра будет с вами, она поможет с ребенком, пока вы не сядете на поезд.

        — Спасибо, спасибо вам огромное, доктор, – отозвалась Гуле, а у самой от волнения перехватило дыхание.

        — Ну, что, вы готовы? Вам через час надо быть на вокзале, чтобы успеть к поезду.

        — Да, я готова.

        — Тогда пойдемте, – и доктор позвал медсестру, велел ей взять у Гуле ребенка, и они вместе пошли к машине. Открыв дверцу, доктор еще раз пожал Гуле руку, попрощался, помог ей и медсестре поудобнее устроиться в салоне, потом захлопнул дверцу, и машина тронулась.

        У Гуле голова пошла кругом от массы вопросов, возникших один за другим: «Куда мне ехать? Как быть с ребенком? Что я должна сейчас делать?.. Потом будет поздно… Но что делать, как делать?..» Эти вопросы стучали у нее в голове все сильнее, но как Гуле ни силилась придумать что-нибудь, ничего не получалось. Прислонившись лбом к стеклу дверцы, Гуле растерянно и с обреченным отчаянием смотрела на проплывающую мимо улицу, по которой сновали спешащие по своим делам люди и автомобили. Вдруг на глаза ей попался большой магазин, и тут же в голове у нее отчетливо промелькнула одна мысль. Под тем предлогом, что ей нужно кое-что купить, Гуле попросила водителя остановиться. Он притормозил, и Гуле, открывая дверцу, задрожала с ног до головы. Не выдержав, она повернулась и в последний раз посмотрела на сына. Мальчик сладко спал. Не сводя с него глаз, полных боли и любви, Гуле наконец решилась и быстро вышла из машины. Потом стремительно направилась к тому большому магазину и, зайдя внутрь, растворилась среди толпы покупателей. Найдись среди них хоть один праздный человек или по крайней мере более наблюдательный, то он сразу же обратил бы внимание на молодую женщину, которая в растерянности и со странным выражением лица стояла среди снующих туда-сюда людей и смотрела куда-то вдаль. Гуле через витрину смотрела на машину, где был ее малыш, и вся дрожала. Слезы, не переставая, капали из широко раскрытых глаз, и она вся оцепенела. Внезапно она очнулась, и как будто кто-то рядом шепнул ей на ухо: «Ну, что ты стоишь, ведь поздно… Надо поскорее отсюда уходить…» Это был голос разума, но сердце продолжало плакать и удерживать ее там, откуда она все еще могла видеть машину, где мирно спал ее сын…

        Гуле, наконец приняв окончательное решение, оглянулась и  заметила в противоположной стороне вторую дверь, выходящую во двор. Помявшись пару секунд, она собралась с духом и стремительно выбежала через ту дверь.

        Гуле не знала, куда идти, но понимала, что ей нужно уйти как можно дальше от того магазина. Она шла по улице и не переставала плакать. Но, покружив пару часов, ноги сами привели ее обратно, к тому самому месту, где она оставила своего мальчика. Но машины уже там не было. Так, до самого вечера она бесцельно слонялась по городу и даже несколько раз оказывалась недалеко от больницы, где родила своего первенца. Она напоминала раненую медведицу, у которой отняли детеныша и которая не знает, куда идет, что ищет и что хочет сделать.

        Уставшая, разбитая и еле живая, Гуле поздно вечером села на поезд, но не на Тбилиси, а в тот самый город, где она училась. Она уже не плакала и лишь смотрела, уставившись в одну точку, таким жутким, бессмысленным и отрешенным взглядом, что кое-кто из попутчиков, приняв ее за сумасшедшую, поспешил отодвинуться подальше.

        Доехав до места, Гуле добралась до общежития и по шуму голосов, раздававшихся отовсюду, догадалась, что ее подружки уже вернулись с полевых работ. Она поспешила незаметно проскользнуть к себе и, наконец, оказавшись около своей двери, тихонько ее открыла и вошла. Асмик в комнате была одна и в тот момент занималась глажкой. Гуле, обессиленная и полумертвая, едва смогла кинуться на постель и уткнуться лицом в подушку. Подбежавшая Асмик принялась утешать подругу, но в ответ сквозь приглушенные рыдания услышала слова:

        — Асмик, прошу тебя, оставь меня одну…

        Асмик все поняла и молча вышла. Неизвестно, сколько времени пролежала Гуле на своей кровати, сколько проплакала… Она ничего не помнила и очнулась только глубокой ночью. Оказалось, что она потеряла сознание, и даже подружки, зайдя в комнату, не сразу поняли, что случилось, и сперва приняли этот обморок за глубокий сон. Решив, что она сильно устала с дороги, они сами ее переодели и уложили в постель. Гуле ничего из этого не помнила и когда очнулась, почувствовала, что не может даже поднять веки. Голова была как в огне и нестерпимо болела. Эта боль не ослабевала ни на минуту и продолжала усиливаться. Так продолжалось несколько дней. Увидев, что Гуле все хуже и хуже, подружки решили, что так оставлять нельзя, и отвезли ее в больницу. Пролежав там пару недель, Гуле понемногу стала приходить в себя. Физически ей стало лучше, головные боли прошли, и на первый взгляд вполне можно было сказать, что Гуле практически выздоровела. В какой-то степени так оно и было. Время, проведенное в больнице, помогло ей осознать, что прошлого уже не изменишь и надо продолжать жить дальше. Гуле постепенно сумела загнать поглубже ту душевную боль, которую испытывала за последние месяцы, и вернулась к прежнему ритму жизни.

        После выписки из больницы она прилежно продолжила свою учебу, а закончив училище, безропотно уехала по распределению работать в далекую деревню, где и познакомилась с Джамалом. Он недавно вернулся с фронта с ранением и, короче говоря, они вскоре поженились. У них родились двое детей, но, сколько она бы ни силилась не вспоминать о своем прошлом, так и не смогла заглушить в сердце боль за сына, которого она родила от любимого человека. Об этом печальном эпизоде так никто и не узнал (конечно, не считая Асмик): ни ее родня, ни ее семья. Гуле молчала об этом долгие годы, и, казалось, ее рана постепенно затянулась. Но только до того момента, как Гуле попала в больницу и увидела доктора. Родинка на его лбу и шрам от шестого пальца на левой руке совершенно отчетливо убедили ее в том, что этот врач – ее сын, которого она, не дав ему ни имени, ни своей фамилии, бросила посреди улицы и убежала.

        Гуле не щадила саму себя и, прокручивая в голове воспоминания, называла свои поступки жёсткими словами. Эта горькая правда, как горсть соли, посыпанная на обнаженную рану, жгла душу, жгла сердце.

        Вереница воспоминаний закончилась, и как похудевшее веретено монотонно бьется со стуком об пол, так глухо стучали мысли в голове у Гуле, и эти удары причиняли ей невыносимую боль. Поступив в больницу с одной болезнью, она вышла из нее с другой – более тяжелой, душевной и мучительной. Гуле хорошо знала, что такая рана уже никогда не затянется.

        Вот в таком состоянии муж Джамал с детьми на следующий день забрал ее и увез домой.

*  *  *

                …Медсестра, прождав в машине Гуле довольно долго, наконец не выдержала и решила пойти за ней сама. Бережно положив на сидение младенца, она велела водителю присмотреть за ним, вышла из машины и направилась в тот магазин, куда на ее глазах заходила Гуле. Там было полно народу, и как она ни высматривала, в какие бы отделы ни заглядывала, все напрасно: Гуле нигде не было. Заметив второй выход, она вошла во двор и даже обогнула все здание, но Гуле словно испарилась. Расспросы прохожих тоже ни к чему не привели, и медсестра, заметив недалеко киоск, спросила про Гуле у продавца. Тот ответил, что не видел, и на просьбу медсестры пообещал, что если такая женщина появится и будет кого-то искать, он ей передаст, чтобы она ждала машину возле магазина.

        Растерянная медсестра решила вернуться к машине, надеясь, что за ее отсутствие Гуле могла объявиться, но и там Гуле не было. Медсестра не знала, что делать: время отбытия поезда приближалось, они сильно опаздывали, и, беспокойно глядя на часы, медсестра почти отчаялась. Кинувшись обратно в магазин, она по телефону-автомату позвонила в больницу и рассказала обо всем доктору. Он удивился, но, прикинув, что Гуле могла спутать дорогу и даже подумать, что ее могут ждать на вокзале, велел медсестре срочно ехать туда.

        — Поезжайте быстрее, – сказал он. – Если ее там не найдете, обязательно позвони мне.

        Машина понеслась на большой скорости и очень быстро оказалась на месте.  Но поезд еще не подошел, и медсестра с ребенком на руках и водитель почти бегом зашли в здание вокзала. Он – в одну сторону, она – в другую, оба обошли все кругом, но Гуле нигде не было видно. К тому времени подъехал поезд. Прибывшие сошли, отбывающие быстро рассеялись по вагонам, и среди всеобщей суматохи лишь они вдвоем никуда не торопились и продолжали вытягивать головы, оглядываться по сторонам и искать среди потока пассажиров исчезнувшую женщину. Наконец поезд отъехал, и, потеряв всякую надежду, медсестра позвонила в больницу и сообщила, что так ее и не нашли. Доктор сказал им, чтобы они возвращались, и вскоре машина уже ехала обратно. По пути водитель остановился недалеко от того места, где стоял киоск, и медсестра, выскочив из машины, побежала спрашивать у продавца, не появлялась ли за ее отсутствие та молодая женщина. Он ответил, что не видел, и медсестра, уже не надеясь найти Гуле, пару раз обошла вокруг здания, потом опять зашла в магазин, снова поискала глазами, но Гуле нигде не было. Понурая, она вернулась к машине. К тому времени ребенок проснулся и плакал, и водитель, взяв его на руки, укачивал и старался, как мог, его успокоить. Подоспевшая медсестра взяла у него мальчика и сказала, что ребенок голоден и надо ехать.

        Машина еще не успела доехать, как об этом говорила уже вся больница. Одни утверждали, что Гуле сделала это намеренно –  оставила сына и просто сбежала. Другие, напротив, защищали ее, говорили, что она спутала дорогу и сейчас наверняка ищет машину и, не найдя, обязательно вернется в больницу… Каждый высказывал свою версию, но догадки оставались догадками, и никто ничего не мог знать наверняка. Тем временем раскричавшегося мальчика накормили, и он, успокоившись, крепко уснул.

        — Подождем до завтра, – сказал доктор. –  Если она не объявится, мы дадим телеграмму. Благо, у нас есть ее адрес.

        Гуле прождали до самого утра, но она так и не объявилась. Доктор распорядился выслать телеграмму, но не прошло и трех дней, как пришел ответ, что указанное лицо по данному адресу не проживает.

        Еще долгое время мальчик оставался в больнице. Врачи и медсестры все надеялись, что вышло недоразумение и мать вот-вот вернется. Но время шло, а за ребенком никто не приходил. В том, что она сделала это намеренно и вполне осознанно избавилась от сына, постепенно убедились даже те, кто рьяно ее защищал. Понимая, что долго держать мальчика в роддоме невозможно, сотрудники больницы оформили необходимые бумаги и сдали его в детдом.

        Там ему дали имя Аслан, там он и вырос, оттуда и вступил во взрослую жизнь.

*  *  *

                Со дня выписки Гуле из больницы, где ей была сделана операция, прошло несколько лет. За это время она очень изменилась: похудела, часто болела, стала очень нервной и раздражительной. Когда ей нездоровилось, близкие не могли даже заикнуться от том, чтобы позвать врача.

        — Сколько раз я вам говорила, при мне о врачах даже не упоминайте, – еле сдерживаясь, говорила она. – Хватит с меня…

        Гуле было не узнать. Она остыла не только к детям, но даже к своим внукам. Она искала одиночество и часто, как и в молодости, уходила в поле, могла уйти к реке, которая протекала мимо деревни, и часами, подперев рукой голову, смотреть на воду. И всегда была ужасно недовольна, если за ней посылали кого-нибудь из домашних. Стоило им проявить хоть немного больше настойчивости в расспросах, что с ней, Гуле неизменно отвечала одно и то же:

        — Вам этого не понять…

 1  2  3  4  5  6  7  8