Медсестра сказала Аслану, что, несмотря на высокую температуру, Гуле провела ночь относительно спокойно.

        Аслан слушал медсестру краем уха, а сам все смотрел на больную. И чем дальше, тем симпатичнее становилось ему лицо этой уже немолодой женщины.

        Гуле же чувствовала себя неважно. Рана сильно болела, и она не могла даже поднять отяжелевшие веки и посмотреть на врача и медсестру: они оба словно расплывались у нее перед глазами, и всё вокруг было как в тумане.

        Аслан дал медсестре кое-какие указания и вышел из палаты. Вслед за ним вышла и медсестра и остановила его со словами:

        — Я хотела вам дать знать еще ночью, но увидела, что вы спите, и не стала вас будить. Она бредила всю ночь, все звала кого-то, называла разные имена. Я сделала ей укол, и только после этого она немного успокоилась.

        — Это от высокой температуры, – ответил Аслан. – Но вы должны были меня разбудить. Ну, да ладно, все нормально. Вы только будьте к ней внимательны. Чуть что, сразу зовите меня.

        Аслан отошел, но в следующую же минуту пожалел, что не спросил у медсестры, что именно говорила Гуле, кого звала, кого вспоминала. На какую-то долю секунды он даже решил вернуться и подробнее расспросить об этом, но потом передумал. «Надо было тогда спрашивать, сейчас уже неудобно», – с досадой подумал он и поймал себя на мысли, что и сам не может себе четко ответить, зачем ему это нужно.

        Длинный, даже бесконечный из-за ночного дежурства рабочий день с его заботами и хлопотами постепенно вытеснил Гуле из мыслей Аслана. Он вспомнил о ней лишь только в конце дня, когда зашел в свой кабинет переодеться и наконец уйти домой. По старой привычке подойдя к окну, он посмотрел на здание детдома и сам того не заметил, как цепочка его мыслей вновь привела к тому, о чем в бреду говорила Гуле. «Зачем мне это нужно? – подумал с досадой про себя Аслан. – Даже если я буду знать, о чем она говорила, что дальше? Это же не первый пациент, которому я делаю операцию, так зачем же я столько думаю о ней? Ее лицо мне незнакомо, тогда почему оно не идет у меня из головы и вызывает такое странное чувство?» Весь путь до самого дома Аслан задавался этим вопросом, но никак не мог найти на него ответа.

        Переодевшись и умывшись, Аслан сел ужинать. И хотя на первый взгляд он вел себя как обычно, жена сразу почувствовала, что с ним что-то не то.

        — У тебя сегодня нет настроения? Что-то случилось? – спросила она.

        — Нет, просто устал очень.

        Его ответ и тон звучали совсем неубедительно. Аслан и сам это почувствовал, но ему не хотелось снова возвращаться к этому вопросу.

        — Много было тяжелых больных? Ты, наверное, не выспался? – опять спросила она.

        Аслан ответил не сразу:

        — Нет-нет, тяжелых больных не было. Просто я плохо спал, сам не знаю, почему.

        На какое-то мгновение у него возникло сильное желание рассказать жене о ночном дежурстве и поделиться с ней своими ощущениями, но он сдержался. О чем ему было рассказать? О той женщине, которую видел в первый раз в жизни? О своих эмоциях, в которых он и сам не разобрался? О своих сомнениях, которые не знал, чем и как объяснить?

        Жена почувствовала, что Аслан не говорит ей всей правды, но не стала больше расспрашивать. Она хорошо знала его характер: захочет Аслан что-то рассказать – расскажет, не захочет – ничто не может заставить его это сделать. Поэтому она промолчала, и они закончили ужин в полной тишине.

        На следующее утро, придя на работу, Аслан сперва зашел в палату, где лежала Гуле. Ей уже было лучше, температура спала, и медсестра сказала ему, что этой ночью больная спала спокойно. Аслан слушал и при этом все смотрел на Гуле, на ее лицо, и чем дальше, тем сильнее ему хотелось смотреть на нее и быть рядом. Он ловил себя на том, что ощущает в присутствии этой женщины какое-то умиротворение и необычайную теплоту, что-то невидимое, но близкое его сердцу чувство.

        Гуле, отвечая на его вопросы, наконец открыла глаза. У нее были большие круглые и черные глаза, и, впервые встретившись с ними взглядом, Аслану почему-то стало не по себе. Гуле же внимательно посмотрела на него и в тот момент, когда он убрал со лба прядь непослушных волос, вдруг заметила его крупную родинку. Она растерянно отвела взгляд в сторону и вся сжалась. Нижняя губа еле заметно задрожала, и она закрыла глаза. Через пару секунд открыла их снова, и первое, что бросилось ей в глаза, это была родинка на лбу Аслана. Ни вопросов врача, ни слов медсестры она уже не слышала, а только молча и, оцепенев, смотрела на эту родинку. Потом вдруг снова закрыла глаза, словно чего-то испугалась. «Такое совпадение? Не может этого быть… Не может быть…» Повторяя это про себя, Гуле боялась открыть глаза. Но даже с закрытыми глазами она четко видела ту родинку на лбу доктора, которая, казалось, начала расти, и чем дальше, тем больше увеличивалась в размерах… В ушах раздался пронзительный звон, и Гуле сама не почувствовала, как потеряла сознание…

        То, что больная лишилась чувств, не сразу поняли ни Аслан, ни медсестра. Сначала, видя, что Гуле закрыла глаза и не отвечает на их вопросы, они решили, что она заснула. Удивленно переглянувшись, они смолкли, но вскоре почувствовали, что вряд ли это сон, в который могла так внезапно погрузиться больная. И только окликнув ее пару раз, они поняли, что она в обмороке. Засуетившись, они предприняли все, что было необходимо, привели ее в чувство, но, даже очнувшись, Гуле выглядело растерянно и странно: у нее продолжала мелко дрожать нижняя губа, а веки еле поднимались лишь наполовину.

        Аслану стало не по себе. Он и сам почувствовал, что ей стало плохо после того, как она внимательно на его лицо, а именно – на лоб, и в этом он был почти уверен, так как невольно перехватил направление ее взгляда. Но что за связь могла быть между ее взглядом и внезапной потерей сознания? Может, это было просто совпадением? А может, нет? Аслан не знал, что и думать.

        Ему вдруг стало так тяжело и неуютно, что, дав медсестре новые указания, он быстро вышел из палаты и поспешил к себе. Но ни одиночество, ни спокойная обстановка в кабинете не помогли ему хоть на шаг приблизиться к прояснению вопросов, мучивших его второй день. «Ну, что ж? – с вздохом подумал он. – Вопросом больше, вопросом меньше… Какая разница? Ведь все равно, вряд ли я найду на них ответ, так зачем же ломать голову?» Тут Аслан как будто  протрезвел, очнулся и посмотрел на все со стороны. На какой-то момент эти его терзания показались ему, мягко говоря, несерьезными и даже смешными: и показавшееся знакомым лицо пациентки, и ее внезапный обморок, и странный взгляд… Он вдруг решил, что с этим надо заканчивать – надо прекратить думать об этой больной, надо гнать от себя любые мысли о ней, надо успокоиться и спокойно жить и работать дальше. Но этот настрой продолжался у Аслана лишь до конца рабочего дня. Возвращаясь вечером домой, он опять вспомнил о Гуле, и прежние сомнения опять закрались в душу.

        Несколько следующих дней были похожи один на другой: Аслан каждый раз заходил к Гуле в палату, расспрашивал ее о самочувствии, она кое-как отвечала и при этом не сводила взгляда с его лица. Аслан, хоть и чувствовал себя в такие минуты не очень уютно, не торопился уйти. Он лишь отводил взгляд в сторону, а когда снова поворачивался к ней, видел, что она лежит с закрытыми глазами.

        «Разве такое может быть? – думала Гуле. – Нет, нет, навряд ли. Ведь бывают же в жизни совпадения… Но до такой степени?.. Ох, кто знает, что случилось, как случилось», – и она пускалась в долгие мысленные рассуждения, где спорила сама с собой. В такие моменты Гуле теряла чувство реальности, но, придя в себя, спохватывалась, что она в палате не одна, что он сидит сейчас рядом и, наверное, удивленно смотрит на нее. Она тут же открывала глаза и, действительно, встречалась с Асланом взглядом. Она смотрела на него, но  видела лишь ту родинку, из-за которой собственная боль отошла на самый задний план.

        Тем временем рана ее постепенно затягивалась, и она стала поправляться. Медсестре уже не нужно было дежурить около нее по ночам, родственникам было разрешено ее навещать, словом, дело шло на поправку.

        Аслан же, чем дальше, тем больше терял покой. Мысли, связанные с Гуле, продолжали мучить его, и, стараясь найти на них ответ, он стал стремиться к одиночеству. Каждый вечер под каким-нибудь предлогом он выходил из дома и совершал длинные пешие прогулки. Иногда, устав от долгой ходьбы, он направлялся в парк, присаживался на скамейку и, подперев рукой голову, думал, старался понять и вспомнить хоть что-то, что могло бы стать той ниточкой, которая помогла бы ему разобраться в своих ощущениях.

        На какое-то мгновение Аслану снова захотелось поделиться с женой своими мыслями, но он опять передумал. Жена же, видя такие изменения в поведении и характере Аслана, встревожилась не на шутку. Пытаясь несколько раз выяснить у него причину этой перемены, она каждый раз наталкивалась на его упорное молчание или неубедительные отговорки.

        Прошло несколько дней. Гуле уже чувствовала себя хорошо, и ее должны были вскоре выписать. А Аслан каждый день продолжал заходить к ней в палату и мог, позабыв о своих делах, подолгу там засиживаться. Они могли говорить о каких-то незначительных вещах, но большей частью молчали.

        «Да что же это со мной? – думал Аслан. – Ведь эта женщина годится мне в матери. Зачем меня так тянет к ней? Она ведь совершенно чужой мне человек: ни мать, ни сестра, ни родственница какая-нибудь… Почему же с того дня, как она к нам поступила, я не могу успокоиться? Что в ее лице есть такое неуловимое, что так близко моему сердцу? А ее глаза?.. Наверное, только в глазах матери может быть столько теплоты и душевности, и не только в отношении к своим детям, но и к другим людям. Ах, если бы и я мог заглянуть в глаза моей матери… Может, хоть тогда мое сердце смогло бы успокоиться? А ведь я, кажется, этой женщине пришелся по сердцу. Иначе она не смотрела бы на меня таким мягким и теплым взглядом…»

*  *  *

                Гуле лежала в палате и, как ни старалась, не могла уснуть. Ей не давала покоя родинка на лбу у Аслана и, теряясь в догадках, она не переставала себя спрашивать: «Разве такое может быть? Поразительно!.. А если это он? Как мне узнать точно?.. Ну, хорошо, допустим, это окажется он, и что тогда? Что я могу сделать и что я должна делать? Будь проклята эта война, будь трижды прокляты те, кто ее начал. А ведь все из-за нее, из-за этой войны…» Воспоминания ожили и медленно, выстраиваясь одно за другим, вереницей пронеслись у нее перед глазами. Переживая заново почти забытые события, Гуле вдруг вспомнила об одной детали, которая заставила ее вздрогнуть. «И как я могла об этом забыть?.. Ведь я же знала, что кроме родинки есть еще одна вещь… И как я не подумала об этом и до сих пор не обратила внимания? Как я могла быть такой забывчивой и слепой?» – Гуле не знала, куда деваться от досады. «А если это подтвердится, – продолжала рассуждать она, – значит, он …» – и даже в мыслях Гуле не могла продолжить эту фразу, не могла даже сама себе сказать и признаться, кем именно может ей приходиться доктор. В сердце прокрался такой страх, что ей стало не по себе. «Завтра… завтра все будет ясно, я обязательно обращу внимание, я обязательно посмотрю… Может, это он, а может, и не он… А если окажется, что это все-таки он? Что мне тогда делать?.. – и Гуле от этих мыслей прошиб холодный пот. – Господи, я не виновата, вернее, виновата война, а потом только я. Я не имею права… Если это так, то пусть все останется как есть, у меня нет морального права теребить и тревожить этот вопрос. Я сама лишила себя этого права… Да, но как мне пережить все это?..»

        В ту ночь Гуле так и не смогла сомкнуть глаз. Она, окаменев, ждала наступления утра и прихода доктора. Этот день был для нее чрезвычайно важен, потому что должен был дать ответ на сложнейший вопрос в ее жизни.

        Наконец настало утро. Гуле, привыкшая за эти дни к ранним визитам доктора, с нетерпением и страхом ждала его прихода, не отводя глаз от двери. Прошло некоторое время, показавшееся ей вечностью, и дверь наконец открылась. Но, к великому ее разочарованию, пришел не доктор, а медсестра, которая в ответ на вопрос Гуле сказала, что у доктора какие-то дела, которые он должен уладить, и что вряд ли он сегодня выйдет на работу.

        Гуле расстроилась и приуныла. С одной стороны, она была даже рада этой неожиданной передышке, которая оттягивала наступление такого важного и ответственного момента. Но с другой стороны, ожидание чем дальше, тем больше становилось нестерпимым и невыносимым. Все еще надеясь, что сегодня доктор все-таки появится, она спросила о нем у другой медсестры, и та тоже ей ответила, что сегодня доктора не будет.

        Гуле лежала на кровати и не знала, как ей отвлечься от тяжелых мыслей и пережить это ожидание. Уже был день, когда к ней заглянула медсестра. Она зашла, пододвинула стул к постели Гуле и присела, взяв ее за запястье и отсчитывая пульс.

 1  2  3  4  5  6  7  8